Тайна князя Галицкого

Дела монастырские и хозяйственные, Матренина улыбка и баловство детей так стремительно скрали месяц, прошедший от первого снега до крепкого льда, что подьячий его толком и не заметил. Вроде как только что приехал — а вокруг уже зима, мир спит под толстым снежным одеялом, а жизнь в далекой Москве кажется чем-то сказочным и нереальным.

На праздник Параскевы Пятницы Басарга понял, что нужно брать себя в кулак, и решительно посадил на коней троих самых умелых холопов, считая Тришку. Забирать с собой все воинство не стал. Больно хлопотно. Снарядить для рати десять человек — это тридцать лошадей собрать, припасы сложить в дорогу, оружие, палатку, лекарства и лубки, да еще в такую даль маленькую армию за свой кошт привести. А надо ли? Чай, гонцов нет, государь никого не исполчает. Нужны ли они будут в Москве? Между тем в борах поважских зима — лучшее время для лесоповала. По мерзлой земле стволы выволакивать куда как сподручнее, нежели через слякоть или топь. Так что Тумрум к делу лишних работников быстро пристроит, у старосты не побездельничаешь. Будет боярину и доход заместо убытка, и хлопот куда как менее.

У книжной лавки путники задержались всего на четверть часа — сбитня попить у гостеприимной хозяйки. Холопы и вовсе в дом не заходили, а боярин не задерживался. Затем поднялись в седло, выехали на лед реки и дали шпоры скакунам…

Путь был привычный и хорошо нахоженный. Первый долгий переход вовсе без привалов — потом полный день отдыха на постоялом дворе Вельска. Три быстрых перехода с ночевками в лесу — два дня отдыха в тепле и покое в Тиксне. Два перехода вверх по Сухоне — день в Вологде, чтобы лошади могли досыта наесться сена, а не чахлой осоки, местами отрываемой копытами из-под сугробов. И опять — длинный, без привалов, переход до Пошехонья, после которого скакунам полагались конюшня и покой в широко раскинувшемся селе Пертома, полсотни дворов которой стояли друг от друга на удалении в двести-триста саженей. Такой вот тут странный сложился обычай.

Царский подьячий был достаточно богат, чтобы ночевать не в махонькой светелке, отправив слуг на конюшню, а в просторных горницах, с личной печью и отдельной спаленкой. Посему и сам Басарга почивал на мягкой перине, и холопы расположились в тепле и с удобствами, кто на полатях, кто внизу, на составленных лавках.

И лишь долгой спокойной и безопасной жизнью можно было объяснить то, что, услышав сквозь сон шум внизу, боярин Леонтьев не придал этому никакого значения, продолжая безмятежно спать в одной рубахе и вдалеке от оружия.

Только оглушительный грохот и крик: «Хозяин, берегись!!!» — заставили его вскочить с постели, попытаться нащупать в темноте пояс с саблей. Но тут дверь в спальню распахнулась, из горницы ударил свет, на боярина кинулись сразу несколько человек. Одного Басарга успел ударить в лицо, но двое других сбили его с ног, еще кто-то сел сверху, посветил в лицо:

— Это он!

Боярина Леонтьева перевернули на живот, скрутили руки за спиной, выволокли в горницу, кинули в углу. В свете четырех масляных ламп Басарга увидел двух своих холопов. Один лежал на полу в луже крови, другой безжизненно скрючился за дверью, хотя ран на нем видно не было. И, конечно же, оба были безоружны — даже пояса с ножами валялись на сундуке вместе с тулупами.

Четырех светильников разбойникам оказалось мало — один из татей вышел и вскоре вернулся с двумя трехрожковыми подсвечниками, поставил на стол. Теперь душегубов стало пятеро: четверо в мужицких серых кафтанах и один, одетый в праздничный зеленый зипун с горностаевой оторочкой и золотым шнуром на плечах и боках. Однако лица всех пятерых были никак не крестьянские. Больно уж скуластые, остроносые, и бородки куцые. Смерды же, никогда в жизни бород не брившие и не стригшие, в большинстве носили на подбородках натуральные лопаты, зачастую свалявшиеся и замусоренные. А кому не повезло — то бородки жиденькие, но все равно длинные.

— Чего встали? Ищите! — приказал тот, что в зипуне, а сам, прихватив лампу, поставил лавку краем на живот Басарги и сел сверху. Улыбнулся стону пленника: — Мы все знаем, боярин. Знаем, зачем тебя царь в усадьбу посылал, чего ты ему везешь. Негоже нехристям поганым святынями такими владеть. Отдай ее нам.

— Чтоб ты сдох!

— Добром отдай, — презрительно скривился тать. — Все едино найдем. А не найдем, так выпытаем.

Остальные душегубы тем временем вспарывали чересседельные сумки, разбрасывая вещи, открывали и опрокидывали сундуки, ворошили одежду.

— Мне не нужна твоя жизнь, язычник, — пару раз приподнялся и резко сел на лавке разбойник. — Отдай святыню нам, и мы тебя отпустим. Без нее ты безвреден. Либо запытаем до смерти. И тогда ее сила только продлит твои страдания. Умирать будешь долго, бесконечно долго…

За печной трубой послышался шорох. Один из татей стремительно метнулся туда и выволок на свет жалобно скулящего полуголого Тришку, пинком отправил на середину комнаты.