Тайна князя Галицкого

Однако старания пожилого и зело дородного боярина ничего интересного не принесли. Никто из жителей, попавшихся ему на глаза, убитых не знал и ничего не видел, хозяин постоялого двора, оглушенный перед нападением, но оставшийся в живых, сказал лишь то, что странные гости попросились на ночлег через час после приезда боярина Леонтьева, сказавшись кожевенниками из Владимира. При них и два возка со шкурами, купленными по деревням, имелись.

Потратив целый день на расспросы и поиски, староста решил, что исполнил долг свой полностью, велел отнести трупы в сарай, дабы полежали там до весны на случай, коли опознать получится, составил ябеду в Разбойный приказ да с Басаргой же ее и отправил.

Оставшийся путь боярин Леонтьев проделал в броне и с саблей на поясе, а добравшись до Москвы, сразу направился в Кремль и… Оказался не пущен. Как подьячему, Басарге, по мысли незнакомых рынд, докладываться о делах полагалось в своем приказе, а худородному боярину Леонтьеву и вовсе делать у дворца было нечего.

Поразмыслив, Басарга поскакал на двор князя Воротынского — там был встречен с уважением и немедля препровожден в любимую хозяином татарскую горницу, в которой крупный телом воевода любил полежать на диванах среди подушек, попивая вино и закусывая его пастилой и рахат-лукумом. Гостю Михайло Иванович обрадовался и ради разговора с ним даже отложил прочие дела, отпустив стряпуху и какую-то дворовую девку.

— Рад видеть, боярин. Ты присаживайся, в ногах правды нет. Вина себе налей, сластями угостись. — В жарко натопленной комнате князь лежал в легком вышитом халате из атласа темно-малинового цвета, в синих шароварах и зеленой тафье, всем своим видом напоминая скорее персидского султана, а не православного воителя. И даже борода его растрепалась, раскрывшись по всей груди, наподобие веера. — Совсем забыл ты обо мне, храбрый витязь. Не заходишь, о себе не сказываешь, совета не просишь. Нешто обидел я тебя чем-то?

— Как можно, княже?! Ты же мне заместо отца родного! — вскинулся Басарга. — Просто служба моя ныне в Заволочье вся проходит. А что за служба, ты и сам знаешь.

— Ну, коли так, то давай выпьем. Ты садись, садись, — повторил приглашение князь Михайло.

Однако сидеть в татарской горнице было невозможно. Только лежать. Боярин Леонтьев снял пояс, оставив у порога, расстегнул ферязь индийского сукна с песцовой оторочкой, опустился у стола сбоку от хозяина дома.

— Вижу, награждает тебя государь за службу достойно, — одобрил парадное одеяние подьячего князь Воротынский. — Токмо ныне модно самоцветы в два ряда по груди пришивать и кисточки золотистого шелка у плечей.

— Дык, пока я в Заволочье свое отъеду да обратно с отчетом возвернусь, мода опять переменится, — разлил по кубкам пахнущее смородиной вино Басарга.

— И то верно, — согласился князь, приветственно поднял кубок, кивнул: — Дай бог чаще видеться.

— Твое здоровье, княже, — ответил боярин.

— Ох, хороша наливка, — сделав несколько глотков, отер губы хозяин дома. — Ну, так сказывай, как жизнь складывается? Из Заволочья, помнится, о сечах и бунтах уж давно известий не было. Как только Казань утихомирили, так и воевать там некому стало.

— Служба моя, княже, в том состоит, чтобы тихим и незаметным быть, — ответил боярин Леонтьев. — Да вот напасть, заметил все же кто-то. Намедни перехватили меня с холопами в Пошехонье да святыню выдать потребовали. Людей двух побили, одного вовсе до смерти.

— Каких будут? — посерьезнел князь.

— Трудно мертвых спрашивать, — попытался повернуть к нему голову Басарга, но подушки расползлись, и он опрокинулся на спину. Хорошо хоть вином не облился. — Одного почти взяли, да и тот отравился!

— Не кричи, и так слышу, — мрачно попросил Михайло Воротынский. — Коли травятся, то, стало быть, схизматики. Нехорошо сие… Государь что ответил?

— Не пустили меня к нему. Худороден, сказывают, самому царю кланяться. — Басарга снова занял устойчивое положение и торопливо осушил кубок, пока еще что-нибудь не приключилось.

— Плохо… Завтра при дворе буду, Иоанну Васильевичу о сем поведаю. Ты же себя береги! Особливо сторонись славного витязя Андрея Басманова, храбреца и воеводы хитроумного.

— Коли славен он так, княже, чего же его бояться? — не понял подьячий.

— Храбр он больно, боярин, — посетовал князь. — Ничего не боится. Ни копий ливонских, ни пушек османских, ни топора и плахи русских.

— Нешто заговор боярин Андрей затеял? — насторожился Басарга.

— Прямо не знаю, как сказать, сынок мой самоназванный, — опять потянулся за кубком князь. — Замыслил он, вижу, мир перевернуть и под себя его переделать. Но царю предан всемерно, о сем не беспокойся.

— Коли Иоанну Васильевичу ничего не грозит, чего опасаться?