Тайна князя Галицкого

— Служи с честью делу православия и помазаннику Божьему, раб Божий Басарга, и искупятся прегрешения твои, — ответил священник. — Грехи же твои, сын мой, ныне тебе отпускаю.

Это был ритуал постоянный и неизменный. Еще не было случая, чтобы в обители, живущей, растущей и богатеющей трудами боярина Леонтьева, ему не отпустили грехов, ограничившись притом устным порицанием. Но в этот раз Басарга не выдержал:

— Ты отпустил, батюшка. Но простит ли Господь?

— Простит, — после небольшой заминки ответил игумен. — Ты грешишь, сын мой, но за те грехи ты душой страдаешь. Не зачерствел, не потерял разницы меж добром и злом, меж тьмой и светом. Не то страшно, что преступаешь совесть по нужде или слабости. Страшно, коли грешные поступки свои за благо считать начнешь. Страданиями твоими внутренними душа очищается. Поступай по долгу и совести и чистым пред Отцом Небесным предстанешь.

«По совести? — подумал Басарга. — По совести мы с боярами и холопами должны в руках своих святыню везти, от татей и иноземцев обороняя. По долгу же удобнее монахов с сундуком перед собой пустить. Дабы удар татей, если что, по ним пришелся, святыня же в целости с нами до Москвы добралась».

Самым страшным в его плане было то, что в своем обмане Басарга не мог признаться никому, дабы не раскрыть уловки. Всю тяжесть греха боярину предстояло нести в себе, и только в себе.

— Мука твоя душевная, сын мой, — игумен положил руку ему на плечо, — она и есть твоя епитимья, Всевышним наложенная. Я же лишь слуга его смирный. Его волей грехи твои отпускаю. Иди к причастию.

— Спасибо, святой отец, — коснулся губами руки священника Басарга.

Вскоре путники выехали из обители. К рассвету они добрались до усадьбы, возле которой их ждали три струга — один Басарги и два нанятых в Вологде. Холопы скинули с возка колеса, погрузили на палубу его и сундук, пропустили на борт монахов. Бояре разошлись по другим кораблям — и караван тронулся в путь.

Опасаясь возможных нападений, Басарга изменил привычный маршрут. Он не стал пользоваться волоком, а сошел на берег в Вологде, прошел трактом до Согожи, там нанял ушкуй. По времени ничего не выиграл, не проиграл, а помогла эта хитрость против лихих людей или нет — неведомо. Однако же в Москву боярин Леонтьев прибыл вовремя, в день почитания Сергия Радонежского[37], и торжественно препроводил возок с сундуком до Чудова монастыря.

Гостей поначалу принимать не хотели, предлагали в обители попроще на ночлег проситься — но подьячий пригрозил государевым гневом и жалобой в свой приказ, и чернецы смирились.

Тем же вечером Басарга доложился об исполнении государю, заслужил похвалу и указание в грядущий поход идти со святыней.

Похоже, именно его прибытия и ждала могучая военная машина русского государства, чтобы начать войну против опасного соседа. Забегали писари и подьячие по приказам, составляя подробные росписи, распределяя назначения, выбирая пути движения, места привалов, просчитывая длину переходов и необходимое для сего число фуража и провизии. Свернутые грамоты с предписаниями вручались гонцам, и те один за другим, десятками и сотнями, помчались в разные концы огромного царства, заставляя гиганта шевелиться и подниматься на ноги.

Семнадцать полков было назначено для похода, и каждый собирался в своем городе к своему, особо обозначенному сроку, и в свой день выдвинулся в путь.

Для Москвы наступление выпало на тридцатое ноября. Отслужив накануне молебны, на рассвете боярская конница и стрелецкие полки на рысях стали выезжать сразу из всех ворот и поворачивать в сторону Можайска.

Боярин Леонтьев и его побратимы оказались в числе замыкающих, да еще и с огромным медлительным обозом. Помимо возка с сундуком, монахи Чудова монастыря собрали в поход еще тридцать семь телег со всяким добром, придали в помощь полста человек братии, идущей пешком — и Басарга молился только о том, чтобы с этакой обузой и вовсе не отстать.

Но через четыре дня армия остановилась на отдых в Можайске — и здесь монастырский обоз занял подобающее место неподалеку от царской ставки, разбив свою палатку с походным иконостасом — за которым прятался возок подьячего со шкатулкой.

Двадцатого декабря армия снова пришла в движение и по прочным, промороженным дорогам покатилась вперед, уже через две недели выйдя к Великим Лукам. На глазах изумленных горожан, столпившихся на стенах, стремительно, словно благодаря неведомому чародейству, на поле у древней крепости появилась и мигом разрослась огромная, невиданная рать: все семнадцать полков русской армии, начав движение из разных мест в разное время, с непостижимой точностью сошлись в один день и час в одной общей, указанной росписью точке и выстроились перед государем для смотра.

Пятьдесят тысяч бояр и стрельцов, готовых в едином порыве сокрушить любого врага, на которого укажет государь. Втрое меньше, нежели было под Казанью. Однако и Литва — не татарское ханство.

У Иоанна рассеялись последние сомнения — и он приказал двигаться дальше.