Тайна князя Галицкого

— Абгар Уккама его звали. Повторить сможешь? Вот и ко мне не приставай. И прознал больной царь, что бродит где-то по турецким дорогам, которые тогда греческими еще назывались, недотопленный один чудотворец, Иисус Христос именем. Обрадовался царь и гонца к нему послал. Мол, приходи на кирпичи у Евфрата посмотреть. Пивасика выпьем, рабынь потискаем, заодно и от болезни неизлечимой меня исцелишь. А чудотворец и отвечает: «Вас, царей, много, а я один. Мне по вашим дворцам околачиваться недосуг». Абдагар Уккамар от такого ответа слегка обалдел и нового гонца посылает. Дескать: «Приходи, бабла отсыплю». А тот: «Отстань, я занят. Слово папино людям несу».

— Не Абдагар Уккамар, а Абгар Уккама, — поправил ее внимательный к мелочам Леонтьев.

— Ну да, правильно, — согласилась девушка. — В общем, свои апокрифические тексты они порождали довольно долго. И часть писем вроде бы сохранилась. Но скорее всего археологи-букинисты врут. Однако царю это стало надоедать, и он послал человечка, чтобы тот несговорчивого пророка сфотографировал. Ну, посмотреть хотя бы, что это за чудик, который троллингом за две тысячи лет до изобретения Интернета занимается?

— Тогда еще не существовало фотоаппаратов, — на всякий случай предупредил Женя.

— Вот и мужик царский тоже так подумал. С одной стороны с ватманом и карандашом пристроится — освещение не то. С другой — диафрагма широкая. С третьей — выдержка не вытягивает. Да еще и шевелится Иисус постоянно. Поди его запечатлей! А тому тоже интересно: что еще за папарацци с мольбертом и кисточкой вокруг бегает?

— Ты говорила, с карандашом.

— На самом деле это был папирус и уголек из костра, — поправилась Катерина. — И упал папарацци перед Иисусом Христом на колени и взмолился: «Посиди хоть немного на месте, о Господи! Бо у меня фотография твоя никак не выходит. А если я без твоего портрета к хозяину вернусь, он мне секир-башка сделает». Вспомнил тут Иисус зануду, что к нему с исцелением пристает, и говорит: «Как же вы меня достали! Ладно, пошли к колодцу. Сначала я лицо умою, чтобы чистым на картинке получиться». Ну, пошли они к колодцу. Христос помылся, а художник ему полотенце подает. Убрус то есть. Дескать, вытрись, мокрый. Иисус лицо промокнул, а негатив на ткани и пропечатался. Да так, что вода высохла, а изображение осталось.

— А-а, так вот это как случилось…

— Художник едва увидел эту халяву, закричал радостный: «Спасибо тебе, Господи!» «Да на здоровье!» — ответил Иисус, и это его заклятие навеки запечатлелось на убрусе. Прибежал мужик к царю Абгару, развернул убрус и говорит: «Во, исполнил заказ в точности». — «Ёкарный бабай!» — сказал царь, увидев портрет, и тут же исцелился. Осенил себя в восторге крестным знамением, вышел на улицу, загнал всех жителей города в Евфрат и окрестил тут же в христианскую веру. Ну, и Перуна тамошнего из капища в реку с посвистом выкинул. С тех пор и стало царство Эдесса первым христианским государством в истории. И все потом у Абгара-Угара было хорошо. А у чудотворца — плохо. Его поймали, распяли, ноги перебили да еще и зарезали. В общем, мрачнуха сплошная. Зря он, короче, в Эдессу не поехал. Ну, а убрус, понятное дело, после этого исцеляет всех, кого ни попадя, за что ему особо и поклоняются, списки с него делают, иконы, рисунки, полотенца и все такое.

— Да, — признал Женя. — Если бы Иисус поехал к Абгару, вся история христианства могла оказаться другой.

— Интересно было бы представить, — согласилась Катерина.

— А где этот убрус сейчас?

— Ну, типа того, — пожала его спутница плечами, — что там же, где и твоя школа… Очень на то похоже.

— Вот это попадалово… — Женя Леонтьев ощутил, как на спине проступил холодный пот.

— Не дрейфь, найдем мы твою школу! Это при Басарге, в шестнадцатом веке, их было как собак нерезаных. А после того, как Петр Первый всю систему образования снес под корень, школ осталось по пальцам пересчитать. Откуда при Екатерине началось, мы знаем. А девятнадцатый век проследить — это как два байта переслать.

— Ты не понимаешь… — покачал Евгений головой. — Где школа сейчас, я и так знаю. Но если то, что ты рассказала, правда хоть на одну сотую, нас точно пристрелят. Я бы пристрелил.

* * *

В ночь на Неопалимую Купину[36] в ворота Трехсвятительской обители послышался громкий стук. Инок Дионисий, стоявший всенощную в Богоявленской надвратной часовне, троекратно перекрестившись, поднялся с колен, спустился вниз по срубленной в левой башне лестнице, приоткрыл глазок, подсвечивая себе тонкой восковой свечой:

— Кого там несет среди ночи?

— Меня Бог прислал, — мрачно ответил на грубость боярин Леонтьев, и монах испуганно засуетился, отворяя ворота:

— Басарга Еремеич! Радость-то какая несказанная!

В отворенные ворота, ведя в поводу лошадей, вошли четверо вооруженных по-походному бояр. Следом за ними вкатилась двухколесная повозка. На ней под крышей из тонких досочек стоял щедро окованный сундук, расписанный изображениями золотых святых и Богородицы по багрянцу. Углы возка украшались подсвечниками, выше, под крышей, раскачивались масляные лампы.