Тайна князя Галицкого

— В Москву хочу. Купола ее увидеть, звон услышать малиновый, о родичах и знакомых новости узнать, на пиру посидеть, в свите царской еще раз с головой поднятой пройти. Тоскливо мне, любый мой, не обижайся. С тобой хорошо, без тебя же хоть волком вой.

— Коли хочешь, могу отвезти тебя в Москву, — пожал плечами боярин.

— Куда? Родичи к себе в дом не пустят, послушницу беглую. Какая уж тут свита царская? Христа ради могут разве в усадьбе деревенской от глаз чужих укрыть, но скорее насильно в монастырь постригут, дабы уж точно слухов никаких не порождала.

— Ты забыла? У меня в столице свое подворье имеется — живи, сколько пожелаешь!

— Тайно? Чем тогда та жизнь от нынешней отличаться будет? Али желаешь, чтобы ворота дегтем нам намазали, будто девке гулящей, за жизнь-то во грехе?

— Замуж за меня иди!

— Княжна Шуйская за худородного боярина? — передернула Мирослава плечами. — Это же позор для рода всего навеки!

Басарга убрал ладонь с ее бедра, и княжна тут же спохватилась:

— Не обижайся, любый мой! Душу всю тебе отдала без остатка, жизни без тебя не мыслю. Но то моя жизнь, и только. В роду же князей Шуйских мужчин достойных десятки. Мой позор на них всех ляжет, на предков наших до первого колена, на потомков до скончания веков. Себя тебе отдам с легкостью, уже отдала — но род свой уберечь обязана. Кровь Шуйских во мне течет, любый. Долг крови токмо вместе с кровью человека покинуть может.

— А если отец твой благословение даст? — посмотрел на нее Басарга, встретился со взглядом любимой и откинул голову обратно, признав очевидное: — Не даст. А если архиепископ? Или митрополит?! — осенило боярина Леонтьева.

— Княжна Шуйская скорее руки на себя наложит, нежели за худородного боярина пойдет, — размеренно ответила Мирослава, словно речь шла о ком-то другом. — Честь рода дороже жизни. Пусть даже сам государь сие сделать повелит.

— В свой дом ты вернуться не можешь, в моем жить не желаешь, замуж за меня тоже не идешь, но в Москву вернуться хочешь! Да еще и в царскую свиту! — покачал головой Басарга. — Ты можешь мне сказать, как?!

— Но ведь ты же умный, любый мой… — Придвинувшись, Мирослава положила голову ему на грудь и снизу вверх заглянула в глаза. — Придумай что-нибудь…

Поселив свою просьбу в душе Басарги, княжна успокоилась, предоставив мужчине решать, как бы угодить своей ненаглядной. Подьячий прикидывал и так, и этак — но, кроме как просто бухнуться пред Иоанном на колени и бить челом, ему ничего в голову не приходило.

Между тем жизнь государства медленно возвращалась в привычное русло. Вернулись по домам из похода бояре, хвастаясь богатой добычей, церкви и монастыри, отстояв положенные службы, более не вспоминали о великой победе. Обители занялись насущными делами, заботясь о душах православного люда и своей казне. Басарга, заинтересовавшись убытками, что стали указывать в своих отчетах один за другим многие монастыри, отправился в Вологду сверять тамошние сказки с монастырскими и быстро высчитал, что Соловецкий монастырь, получивший от последних щедрот царских право варить шесть тысяч пудов соли в год — только здесь, на одном этом торгу, продал за год десять тысяч пудов[44]! И держал явно заниженные цены, вытесняя соперников.

— Вот теперь ты точно попался, прохиндей! — обрадовался подьячий, сведя полученные в земской избе отчеты в ябеду. — Теперь не отмажешься!

Путь от Вологды до Москвы был примерно тот же, что назад в поместье, и потому, пользуясь, оказией, боярин Леонтьев решил отвезти свои отчеты в столицу, куда и добрался ко дню Петра и Февроньи[45]. Отдохнув и попарившись, через день отправился во дворец.

Иоанн выслушал его сообщение о новых кражах игумена Соловецкого монастыря с явным безразличием — его куда больше заинтересовала Вологда, в которой раскрылось это злоупотребление:

— Скажи мне, боярин, каков собой град этот? Здорово ли место, где он стоит? Удобно ли добираться? Каковы жители?

— По совести, государь, центром мира господнего Вологда ныне является, — пожал плечами Басарга. — Город многолюден, богат, торга обширные, храмы многочисленны и красивы. И пахнет он… Живицей сосновой пахнет и ветрами свежими.

— Эк, расхвалил-то, — хмыкнул царь. — А об том, что Москва — Третий Рим, не забыл?

— Москва, знамо дело, столица веры христианской, святыня православная, — ответил подьячий, — однако же я по службе подьяческой в поездках из конца в край державы твоей мотаюсь и что вижу, о том и сказываю. Из стран западных путь через Вологду идет по Двине Северной и Сухоне. Из моря Балтийского опять в нее, через Белое озеро и Шексну. Из Персии опять же в нее, вверх по Волге. Да и из империи Османской опять туда же, через волок донский на Волгу. С какой стороны куда ни плыви, государь, все едино к ней пути речные сойдутся. Москва же в стороне от дорог выросла, до нее с Волги через всю Оку, до Коломны, и вверх по Москве-реке добираться надобно. Вот и выходит, что столица православная здесь, а центр мира нашего — в Вологде.