Тайна мертвой царевны

Молю бога, чтобы послал мне на пути какого-нибудь душегуба. Главное, чтобы одним ударом…

…Поговорить больше не с кем… Подгорские, кроме всего прочего, хают самым отвратительным образом несчастных убитых в Екатеринбурге, злорадствуют на их счет, что мне глубоко отвратительно и непереносимо. Из-за такого же отношения к семье я выгнала вон и Степана Бородаева – помнишь, был у меня такой поклонник? Он теперь в Москве, да и живет поблизости от тебя, в Спир. п-ке, кажется, дом 12/9. Ты должна его помнить. Держись от него подальше. Оказывается, и среди наших могут быть люди весьма опасные и скользкие, что так ужасно показал февраль 17-го года. Кроме того, до меня дошли некоторые слухи о генерале Д., сподвижнике адмирала К., – собственно от Подгорского. Этот Д. для Павлика, для Степана царь и бог, а по-моему, просто сумасшедший. Он выставляет себя ярым сторонником семьи, однако у него навязчивая идея разрушения всего, что свято для русского народа. Он готов на все, лишь бы возбудить в этом народе еще большую ненависть к большевикам. Павлик и Степан тоже это исповедуют. Как же это страшно, как жестоко по отношению к несчастной России… Они погубят ее так же верно, как губят современные мараты…»

Иванов прикрыл глаза, постоял молча, подумал. Вспомнились слова Александра Федоровича Кирсты о том, что, по приказу Дитерихса, в Петрограде и Москве создается некая тайная организация, которая должна уничтожить последний след, о том, что Кирста подозревает: именно Дитерихс стоит за провалом операции по спасению царской семьи, потому что кто-то из императорской семьи, чудом оставшись в живых, оказался бы серьезным осложнением в случае победы над большевиками, ибо монархия стала бы той силой, перед которой на сей раз не устояла бы демократия.

«Ни Колчаку, ни Дитерихсу не нужен живой государь – им нужно обострить ненависть народа к его убийцам. Они думают, что эта ненависть будет куда большей движущей силой. Они ошибаются, это мне совершенно ясно!» – сказал тогда Кирста.

О том же писала и эта умница – Вера Инзаева. А еще она назвала имена…

– Извините, Петр Константинович, – сказал Иванов. – Извините. Значит, предателями оказались дети ваших сотрудников. Они вошли в одну из организаций, которым покровительствовал Дитерихс, и… Осталось только встретиться с этими людьми.

– Что, прямо сейчас пойдете? – спросил Верховцев, и Иванов почувствовал, что Петр Константинович улыбается.

– Есть искушение, – проговорил Иванов, уязвленный этой улыбкой, размышляя, не выдал ли он себя, и стыдясь того горя, которое вдруг охватило его, когда он понял, что надо уйти, так и не повидавшись с той, которая тихо пела там, за окошком. – Есть искушение застать Богданова врасплох прямо сейчас. Я так понимаю, он живет в Спиридоньевском переулке? Я случайно оказался неподалеку сегодня, в Трехпрудном, надеюсь, и Спиридоньевский найду.

– Идем вместе, – решительно заявил Верховцев, – но сначала все же ответьте: как вы нас нашли?

– Да очень просто, – засмеялся Иванов, – иду по Москве, вижу табличку: «Настасьинский переулок». Дай, думаю, посмотрю, что за переулок такой…

У него сорвался голос – все-таки было совсем не до шуток. Он словно зажал себя в кулак, чтобы Верховцев не понял, какие чувства им сейчас владеют. Чувства, на которые он не имеет права!

– Надеюсь, великая княжна здорова? – поинтересовался он самым светским тоном, на который только был способен.

Верховцев хмыкнул и с силой хлопнул его по плечу.

А из окошка снова полился тоскующий девичий голос:

In den stillen Hain hernieder,
Liebster, komm zu mir!..

– Да пришел он, пришел, твой Liebster! – вдруг вскричал Верховцев и от всей души захохотал.