Тайна месье Каротта

– Ох, Морковкин, ну потому что связи с заграницей у нас не особо приветствовались. За это и сесть можно было. Середина пятидесятых – еще ничего, не такие людоедские времена, но папа любил перестраховаться.

– Куда сесть? – не понял я.

– Куда-куда. В тюрьму. Или в лагерь. Ты, небось, и про лагеря ничего не знаешь – может, и не надо твою юную голову этим забивать. У нас полстраны сидело – высылали черт-те куда, селили в бараки, давали тяжелую работу. Сколько людей померло там, страшно представить.

– Это когда?

Бабушка махнула рукой.

– Это всегда. Но в тридцатые годы особенно. Ладно, не буду тебя, как ты выражаешься, «грузить».

Бабушка взяла письмо, надела очки и начала читать:

26 февраля 1956 года

Милый Петруша,

я потрясен событиями, которые происходят у вас в СССР. Неужели железный занавес падет и наступит новое время?

– Ты, Маркуша, не понимаешь, наверное, но очень долго не было никакой связи между теми, кто жил в Советском Союзе, и теми, кто уехал. А многие уехали сразу после революции – вот и Михаил Федорович тоже.

Увидимся ли мы? Мы так давно не разговаривали, что я и не знаю, с чего начать. Я по-прежнему живу в Париже, в войну участвовал в Сопротивлении, был ранен – задело осколком, но пустяк.

– Тут тоже надо тебе объяснить, что такое Сопротивление. В войну часть Европы оккупировали немцы – Францию в том числе. И были люди, боровшиеся с фашизмом. Они и распространяли информацию против немцев, и укрывали тех, кому грозила гибель, и так далее. Дальше читаю:

Еще в 1931 году я женился. Моя жена Наташа тоже из наших, уехавших в первую волну. Детей нет. После двух мясорубок, перемоловших весь мир, кажется, что заводить детей – грех. Что ты, женат ли? Есть ли дети? Воевал ли? Хочу все о тебе знать, обнять, увидеть. Я долго думал, не опасно ли для тебя это письмо, и все-таки решился написать после съезда.

– Он имеет в виду двадцатый съезд партии у нас тут, в СССР, на котором людям наконец рассказали правду о Сталине, что он не отец родной, а мучитель, убийца и кровавый тиран.

Наша разлука невыносима, все эти годы – чувство, будто ампутирована конечность, словно постоянно что-то ноет. Петруша, если это письмо хоть сколько-нибудь опасно для тебя, прости мою глупость. Но я не сдержал себя. Письмо отправляю по нашему прежнему адресу с надеждой, что оно дойдет до тебя.

– Прежний адрес – это, Маркуша, наша квартира на Чистых прудах. Еще дедушкина. Нас потом уплотнили – поселили еще две семьи. Но за нами комната оставалась, я там родилась, и до моих десяти лет мы там жили, пока не получили трешку в новом доме. А ее поменяли на мою маленькую и вашу – уже когда мама твоя подросла.

P. S. Помнишь ли, папа рассказывал о своем деде по материнской линии, Антоне Львовиче? Ежечасно думая о нашей семье, так несправедливо, так жестоко разметанной войнами, я решил раскопать его историю. Я знал только, что он был француз, воевавший на стороне Наполеона и оставшийся в России. Бабушка Лида мне рассказывала, что во Франции у него была семья, но жена не захотела к нему приехать и вышла впоследствии замуж за его друга. Отец сказал ей это буквально на смертном одре.

– То есть все-таки сказал! – закричал я.

– Что ты кричишь? Даже я, глухая тетеря, чуть не оглохла. И в каком смысле «все-таки»?

– Сейчас ты все узнаешь. Можно твой айпад?

Глава 39 Je n’en crois pas mes oreilles

Не знаю, как так получилось, но все те, кого я добавил в конференцию, смогли присоединиться к звонку. Йохан, бабушка, мама и Макс, папа и Девица, Жан-Пьер и Жозефина и даже Франсуа, хотя он снова был в командировке.