Тайна отеля «Зимний дом»

Она даже не думала, к какому из списков в её блокноте можно отнести этот случай. Вид был настолько впечатляющим, что она просто стояла и смотрела по сторонам.

Норбридж указал на телескоп.

– Загляни.

Следующие пятнадцать минут она изучала ландшафт перед собой, каждую его деталь: горы, большой лес, озеро Луны, далёкие вершины на востоке, а также всех конькобежцев, лыжников и любителей санок, которые с этой высоты выглядели как точки на широких заснеженных просторах вокруг «Зимнего дома». Смотреть в телескоп ей понравилось: возникло ощущение, что за одно мгновение она может перемещаться далеко-далеко и даже попадать в запертые помещения.

– Я никогда не устаю любоваться миром через этот телескоп, – сказал Норбридж.

– Я Вас понимаю, – сказала Элизабет.

Норбридж одним движением направил телескоп на какую-то точку на дальнем берегу озера Луны. Элизабет отошла назад, давая ему возможность закончить. Норбридж подправил фокус и отступил в сторону, приглашая её подойти.

– Что Вы хотите мне показать?

Норбридж ничего не ответил, и она заглянула в окуляр. Теперь она увидела то, чего не заметила сначала, возможно, из-за слепящей белизны снегов, а возможно, потому что просто не ставила себе задачи разглядеть что-то определённое. На каменном пьедестале стояла статуя. Она стояла не на заснеженном берегу озера, а ближе к горам, но не у подножия. Белоснежная – Элизабет подумала, что она из мрамора – около полутора метров высотой, она представляла собой выполненное в натуральную величину изображение девочки того же возраста, что и Элизабет. На девочке было длинное пальто, рукавички, шапочка с помпоном, словно она вышла погулять в зимний день.

– Кто это? – спросила Элизабет, оторвавшись от телескопа.

Статуя почти напугала её, настолько неожиданно было обнаружить её на пустынном берегу.

– Моя дочь, Уинифред, – сказал Норбридж, – мы все звали её «Уинни».

– Я видела её портрет в галерее.

Элизабет рассматривала статую в телескоп. Она вспомнила, как Фредди сказал, что Уинифред умерла, и Элизабет решила ничего не спрашивать. Норбридж стоял рядом, и она чувствовала его печаль.

Он кивнул в направлении статуи.

– В восемнадцать лет она уехала из «Зимнего дома». Она захотела жить в другом месте и уехала. Иногда до меня доходили слухи о ней. Она погибла несколько лет назад в автомобильной аварии.

– Как жаль, – сказала Элизабет.

Норбридж грустно улыбнулся. Он указал на озеро Луны.

– Она любила ходить под парусом летом и кататься на лыжах зимой. Недавно в память о ней я поставил эту статую.

«Это странное совпадение», – подумала Элизабет: сама она почти не помнила своих родителей, потому что они умерли, когда она была совсем маленькой; и Норбридж очень долго не видел своей дочери, которая ушла от него и потом умерла. Теперь он всё время о ней вспоминал. Эти размышления привели её к выводу, что они оба очень несчастные и одновременно – мечтатели.

– Ты знаешь, – сказал он, – я думал о том, что ты говорила мне о своих дяде и тёте. Надеюсь, ты рада будешь вернуться к ним, когда твои каникулы закончатся.

Едва Норбридж упомянул о дяде и тёте, Элизабет подумала, как далека она от своей дрирской жизни. Словно ей удалось уехать за миллионы миль. В ней вдруг вспыхнула вся злость, которую она испытывала по отношению к этим родственникам. Девочка и думать не хотела о возвращении в это унылое место. Она практически не вспоминала о них последние несколько дней.

– Ещё я думаю, они будут рады тебя видеть, – сказал Норбридж.

Элизабет покачала головой. Она ощутила, что в ней нарастает привычное раздражение. Она представила себе конверт, который тётя Пурди с дядей Бурлапом прилепили к двери; презренные три доллара… Письмо, которое они ей оставили, словно было квинтэссенцией всего, что её в них бесило.

– Не думаю. Мы не ладили.

– Может, когда ты вернёшься, всё поменяется.

Элизабет, не желая того, горько рассмеялась.

– Как это может поменяться?

Норбридж распростёр руки, словно обнимая всё кругом.

– Мы гордимся тем, что превратили «Зимний дом» в очень приятное место. Место, в котором хорошие вещи становятся ещё чуть-чуть лучше.

– Но лишь добро живёт, – тихо произнесла она, вспомнив слова, выгравированные на бюсте Нестора.

Норбридж поднял брови, выражая ей благодарность за эти слова.

– Очень хорошо! Может, ты сможешь принести этот дух к себе в дом.

Элизабет задумалась.

– Не знаю. Не думаю, что это сработает. – Она пожала плечами. – На самом деле больше всего на свете я хотела бы снова быть с родителями. Они были хорошие, не то что дядя и тётя.

Норбридж сочувственно кивнул.

– Ну, я надеюсь, что всё улучшится. Правда. Я когда-то слышал, что если из десяти вещей девять плохие, но хотя бы одна – хорошая, надо сосредоточиться на ней и постараться забыть обо всех остальных.

– А что, если десять из десяти – плохие?

Норбридж рассмеялся.

– Тем не менее.

Элизабет очень хотела, чтобы слова Норбриджа и его доброта её переубедили. Но тон его слов навёл её на мысль – с Норбриджем такая мысль у неё возникла впервые – что её не поняли.