Тайна перламутрового дракона

Но Хедин только мотнул головой, уже не слушая, обнял здоровой рукой мать за плечи и потянул ее домой. Ему надо было очень много успеть.

Он наконец принял решение.

Глава тридцать седьмая: «Девочка моя…»

Держите. Не вся, конечно, глава, но захотелось поделиться именно этим эпизодом. Дальше — больше:)))

Хедин выдохнул и зажмурился, решаясь на последний шаг. Даже не думал, что будет так трудно. Пока из кожи вон лез, доказывая собственную состоятельность, особо размышлять было некогда. Попробуй-ка одной рукой наруби дрова, затопи баню, отмойся от пятидневной дорожной пыли, сбрей отросшую за месяц бороду. Последнее, пожалуй, могло бы показаться даже забавным, если бы от подобных мелочей не зависело будущее Хедина. Лил и так-то, мягко говоря, недолюбливал его и вряд ли мог желать для Аны мужа-калеку, а уж заявись к нему Хедин в том виде, каким увидел себя в зеркале сразу после дороги и потребуй руки единственной дочери…

Он и сейчас-то почти не сомневался в отказе и всю дорогу до Аниного дома перебирал в голове причины, способные склонить ее родителей на его сторону, а также давил в зачатке проникающий в душу страх и клялся себе не отступать, пока не добьется желаемого. Плечо ныло, отвлекая и разгоняя панику, а у самого порога вдруг вообще прострелило так, что сбило дыхание и вынудило привалиться к дверному косяку, пережидая приступ.

Перед мысленным взором возник Анин образ. Так и бросилась бы к нему, обхватила за щеки, приподнимая голову, заглянула бы встревоженно в глаза, изгоняя боль и рождая совсем иные чувства. Даже обида не остановила бы ее: безучастием его девочка никогда не страдала. И оставалось только надеяться, что в ее сердце достанет великодушия простить ему последнюю трусость. Пусть откажет, если сама захочет, но только не считает себя оскорбленной и обманутой. И не мучается из-за его ошибок.

— Хед?..

Он вздрогнул, не веря ушам, и так резко развернулся, что раненое плечо не замедлило напомнить о себе. Перед глазами поплыли круги, и лишь резкое, отрывистое девичье дыхание чуть в стороне позволило овладеть собой. Хедин наконец увидел ее.

Похудевшая, осунувшаяся — так, что на носу даже проступили бледные веснушки, — чуть напуганная, но исполненная непонятной решимости, Ана стояла на ведущей к дому дорожке и сжимала в руках большую корзину с продуктами. С рынка вернулась? Так вроде неурочный час. Впрочем, какая разница?

Стиснув зубы и проклиная одолевшую слабость, Хедин шагнул к ней и перехватил корзину.

— Я помогу! — категорично заявил он, смертельно боясь, что Ана не позволит ему этого. Имела право, даже когда он женихом ее считался. А теперь уж…

Но она разжала пальцы, отдавая ему ношу, и только будто бы случайно коснулась его запястья. Хедин затаил дыхание, однако Ана тут же отдернула руку и поспешила к дому, распахивая перед гостем дверь. Хедин заставил себя направиться за ней.

Каждый шаг давался через сипу, словно ноги стали ватными и отказывались служить. Боль в плече доканывала, а в голове холодом стучал только один вопрос. Простит? Не простит? Или выставит перед светлыми очами родителей — такого, каким он сейчас был: обессилевшего и никчемного. Ана умела бить за обиду, и Хедин знал об этом лучше всех на свете.

И все же переступил через порог. В оглушительной тишине, с выплескивающейся через край паникой, преодолел предбанник и добрался до первой попавшейся скамьи. Водрузил на нее корзину.

— Спасибо… — прошелестело за спиной — слишком слабо и будто бы сдавленно.

Хедин обернулся.

Ана стискивала рукой висевший на шее кулон и смотрела на него с жалящим недоверием и в то же время с обнадеживающей, все затмевающей нежностью.

Устоять было невозможно.

Хедин сделал три шага вперед и прижал Ану к себе. Сгреб одной рукой, вдавил в собственную грудь, понимая, что не имеет права, но существуя только ее теплом.

— Дай мне минуту! — выдохнул он, обещая всем богам на свете, что сумеет выпустить ее из объятий, как только подойдет срок. Или как Ана попросится на волю. Сожмется, всхлипнет, упрется кулаками в живот.

Отплатит ему за обиды…

Ана обхватила его за шею — и все остальное потеряло всякий смысл. Только жар ее губ, только настырные, имеющие право пальцы у него в волосах, только тонкий гибкий стан возле вмиг ожившего тела. Словно в первый раз — и в то же время слишком правильно, слишком знакомо, слишком необходимо. Она всегда принадлежала ему, она была создана для него — такая, как есть, с упрямством, гордостью и Энда еще знает с чем! Хедин бредил ею всю жизнь. И знал, что это навсегда!

Ее щеки были мокрыми, и где-то на самых задворках его разума дернулась струна вины, но Анины поцелуи играли совсем другую музыку. Она присваивала Хедина себе — ожесточенно, бесстыже, неумолимо, словно вколачивала ему в душу действительность, что он принадлежит ей и она больше никогда его не отпустит. А Хедин потакал любым ее безумствам, избавляясь от всех предыдущих страхов, не чувствуя боли, забывая об увечье. Снова его! Снова…

— Хед!..

— Я тебя люблю!..

— И я…