Тайна семи звезд

«Керн — русский дворянский род, происходящий из Англии, откуда предки его при Карле II переселились частью в Пруссию, частью в Россию. Ермолай Федорович Керн (1765–1841) с отличием служил в отечественную войну, потом был генерал-лейтенантом. Другой род Кернов происходит от польского подполковника Георгия Вассельрод фон Керн, получившего звание стольника поморского в 1672 году». Такие сведения содержатся в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона».

Но, помимо английского и польского родов, был еще и шведский род, к которому принадлежал Эдуард Эдуардович Керн, родившийся в Москве в 1855 году. Он был одним из крупнейших специалистов своего времени по ботанике, на рубеже XIX и XX веков занимал пост директора Императорского лесного института, дослужился до чина тайного советника. Оставил после себя более двухсот научных трудов, включая статьи по лесоразведению, мелиорации, дендрологии. Писал о ферменте кефира, о растительном паразите сосны, о разведении и употреблении ивы, о закреплении, облеснении и запруживании оврагов.

По некоторым предположениям, Эдуард Керн был дальним родственником генерала Ермолая Керна, жене которого, Анне Петровне, Пушкин посвятил одно из лучших своих стихотворений: «Я помню чудное мгновенье». Но точных доказательств родства между польскими и шведскими Кернами нет.

Одним из сыновей маститого ботаника был Константин Эдуардович, теперь архимандрит Киприан. Юность его прошла в Санкт-Петербурге, где он учился в гимназических классах Императорского Александровского лицея. После февральской революции поступил на юридический факультет Московского университета. Но началась гражданская война, он вступил в Добровольческую армию и вместе с ней оказался в эмиграции.

Потеря родины не просто потрясла его — она переломила всю его жизнь надвое, нанесла ему рану, которая всегда кровоточила. Вся его последующая жизнь была окрашена неизбывной тоской по утраченной России. Он знал, что где-то там, в Совдепии (как Страну советов именовали эмигранты) остались его родственники. Но связь с ними была потеряна.

Покинув Россию, он довольно долго жил в Сербии, в двадцать семь лет принял монашество и стал священником. Некоторое время служил в Иерусалиме, потом вновь в Сербии. И вот уже шестой год он в Париже.

Поначалу, когда он только сюда приехал, его поселили в общежитии на рю Лурмель. Там всем заправляла мать Мария — властная женщина, все свои силы и средства тратившая на благотворительность. Целыми днями она таскалась по рынкам с сумками, в которых носила рыбу и другие продукты. Ходила по разным парижским ночлежкам, раздавала деньги и еду нищим и обездоленным. Всегда от нее пахло рыбой, и весь ее облик вызывал у архимандрита глубокое отторжение.

Три года он там прожил, молча спускался на общие трапезы, молча ел, молча удалялся. По вечерам у матери Марии собирались представители парижской русской элиты, выпивали, шумели, курили. А отец Киприан жил прямо над ней. Табачный дым проникал в его келью через форточку и коридоры, а шум не давал ему молиться.

Мать Мария была, ко всему прочему, еще и поэтесса. Как-то она написала стихотворение и сделала так, чтобы он его прочитал:

Три года гость. И вот уже три года
Хлеб режем мы от одного куска.
Глядим на те же дали небосвода.
Меж этажами лестница узка.
Над потолком моим шаги уже три года,
Три года в доме веет немота.
Не может быть решенья и исхода,
Одно решенье — ветер, пустота.
Какой-то паутиной, пылью, ложью
Покрыло все, на всем тоски печать.
И думаю с отчаяньем и дрожью,
Что будем долго ни о чем молчать.

Он решил покинуть общежитие, не дожидаясь, пока она его выгонит или уйдет сама. Митрополит Евлогий, наслышанный о конфликте двух сильных личностей, благословил ему поселиться здесь, на Сергиевском подворье. На этом островке русской учености, в компании маститого протоиерея и бывшего обер-прокурора, ему было куда спокойнее и комфортнее, чем в компании женщины, чьи представления о монашестве радикально расходились с его представлениями.

«Слышала бы она сегодняшнюю лекцию», — подумал он. Образ ученого монаха, который он так ярко обрисовал перед профессорами и студентами, никак не вязался с тем, чем день и ночь занималась мать Мария.

* * *

Келью свою он держал в идеальном порядке, сам делал в ней уборку сам варил себе кофе на крохотной кухне, расположенной рядом с кельей. Здесь же он принимал посетителей.

Жил он в соответствии с принципами, которые озвучивал студентам на лекциях по пастырскому богословию: