Тайна стеклянного склепа

Я было струсил и едва все-таки не дал деру, но джентльмен на легкой вуатюретке, подобной той, на которой рассекала Зои, предложил довезти меня до города. Я сел, надеясь, что его не слишком испугал мой вид. Казалось, молодой человек вовсе не заметил ни моей мокрой одежды, ни кровавых пятен у воротника. Он беспечно о чем-то рассказывал, порой задавал ничего не значащие расхожие вопросы: куда иду, не хочу ли подзаработать на картофельных плантациях. На что я отрицательно помотал головой, проронив, что в Нью-Йорке проездом и спешу вернуться во Францию, откуда прибыл по родственным делам. Ответ мой почему-то насмешил моего нового знакомого. Но более обо мне мы не заговаривали. Он перевез меня через мост, сказал, где могу найти постоялый двор, даже порекомендовал один.

В одной из множества недорогих гостиниц, расположенной в районе, что звался «Южнее Хоустона», где все постройки были старые, чуть обветшалые и не выше пяти этажей, я нашел уютное пристанище. Приятно было вновь ощутить себя в царстве родного столетия — на протяжении длинной улицы ни одного небоскреба, голые деревья, аккуратные палисадники, обещавшие обильное цветение весной, бесконечная лента старинных фасадов в палитре от терракотового до светло-бежевого и чистые дорожки. Улица была совсем узкой, потому стояла радующая душу тишина, но нет-нет да проносился зеленый кабриолет-такси, настырно протискиваясь меж островками палисадников. И только вдалеке в туманной, голубой дымке, где раскрывались кирпичные объятия фасадов, восставала картинка из параллельного, воображаемого мира — абрис будто отлитой из малахита величественной фигуры с протянутым в небеса факелом и убегающая в облака лестница — Бруклинский мост.

Здесь я узнал, что шел январь 1908 года. Я пробыл у доктора больше месяца.

Мою одежду тотчас привели в должный вид, и я, отоспавшись, спустился к обеду в просторный холл в отглаженном пиджаке. Уселся за столик в самом дальнем углу, у окна, которое оказалось разбитым, — на подоконнике еще лежала пара осколков. Это была единственная в зале прореха, впускающая свежий воздух, потому я к ней тотчас и устремился. Но прежде чем хозяин, подошедший взять мой заказ, начал беседу со мной, он велел одному из работников заведения убрать осколки и заклеить облюбованное мною окно старыми газетными листами.

Спустя некоторое время, когда я закончил трапезу и наслаждался горячим чаем и видом улицы, потонувшей в красках заката, явился паренек. Бесцеремонно он положил на мой столик газеты, принялся сгребать разбитое стекло, потом развернул первый газетный лист и приставил его к пустой раме. Мой окоём был заслонен пожелтевшей и смятой страницей, на первой полосе которой я увидел знакомый дом. И в ужасе вырвал газету из рук недоуменно воззрившегося на меня паренька.

Это было издание «Нью-Йорк Вордс», под причудливом шрифтом красовалась фотография: оранжерея Иноземцева, левое крыло — аккурат, где я провел почти месяц, — почернело от огня. Множество пожарных, телеги, груженные бочками, сутолока.

И статья от 14 марта 1905 года, возвещающая о трагической гибели русского ученого И. Иноземцева.

— Погодите, — попросил я, не поднимая головы, — дайте дочитать.

Накануне демонстрации аппарата, который будоражил ученые умы Америки не первый год — новое слово в науке и технике, — произошел пожар. Он полностью уничтожил лабораторию доктора, все записи, его самого и еще троих американских граждан, один из которых был крупный финансист Джон Френсис Спенсер, построивший больницу в штате Оклахома на благотворительных началах. Двое других — доктор наук из Колумбийского университета, преподававший физику, и хирург из вышеназванной оклахомской больницы.

Сначала выпуски «Вордс» шли по порядку, и в следующем номере я увидел фото похорон доктора. Через два или три номера — статья о том, что финансист Спенсер по завещанию, написанному за неделю до происшествия, оставил треть своего состояния оклахомской больнице, где, используя какую-то таинственную методику, проводили операции по трансплантологии конечностей.

Семья погибшего требовала расследования.

Я бы тоже, черт возьми, его потребовал.

Задержав дыхание, я стал листать номер за номером, ища новые упоминания о докторе. Пробегая глазами по заголовкам, я откладывал найденное в стопку, останавливаясь на наиболее интересных местах.

«Прекратила функционирование больница в Оклахоме. Русский доктор унес в могилу секрет работы своего высокочастотного аппарата», — гласил очередной заголовок. И под ним рассказ о том, что метод трансплантологии, выбранный доктором Иноземцевым, перестал действовать аккурат с момента его смерти. Несколько машин, собранных им, просто не стали эффективными с больными, которых подключали медбратья и другие доктора. Ранее с аппаратами работал лишь сам Иноземцев.