Тайна Святого Арсения

   Еще в начале заседания Государственного совета при императрице у князя Потемкина внезапно зачесался выбитый глаз, – так сильно зачесался, словно какая пылинка попала в него. Это было невозможно, потому что оно всегда перевязано вкось плотно тесьмою, невзирая на это, зуд усиливался и перерастал в боль. Он потер ладонью глаз поверх тесьмы и на время немного приглушил зуд.

   "Плохой признак, – подумал князь. – Поговаривают в народе, если зачесался глаз – на слезы. Но это все старушечьи выдумки".

   Потемкину сегодня предстояло докладывать о положении в Малороссии.

   – Победоносная война заканчивается, запорожские казаки свое дело сделали, – князь имел хорошую память и безошибочно называл количество войск, города и даже урочища, где вязались самые тяжелые бои. – Наступил наконец момент ликвидировать Запорожскую Сечь. Она для нас является смутой, – не успеет где-то дворянин наказать своего крестьянина, как он уже в сторону запорожских степей поглядывает. Часто распоряжения из Петербурга не выполняются, или выполняются со свойственной хохлам хитростью – и крайнего найти не удается. Особенно тревожит заселение иностранцами юга Малороссии, потому что только прибытия одних немецких семей ожидаем до ста тысяч. А Калнишевский, угодливо кивая головой в нашу сторону, на самом деле, усиленно колонизирует юг края запорожским людом – только за последнее время благодаря его хлопотам возникло сорок пять таких сел и больше пяти тысяч хуторов. Поэтому раз и навсегда следует разрубить запорожский узел.

   Он говорил убедительно, потому что никто столько не исколесил пыльными южными дорогами и никто лучше не знал, что происходит в том крае. Вдруг Потемкин среди собравшихся усмотрел старенького архиерея, весьма изумившись этому, потому что Государственный совет не душпастырское дело, не приходская сходка; у него даже в голове зашумело, когда этот архиерей осмелился даже перебить его:

   – Князь, не причиняй несправедливости людям, не ступай на дорогу зла… Ты же в кош кошевым Грицком Нечесой записался, а Калнишевского звал "милостивым отцом", – говорил укоризненно архиерей. – А поклонишься несправедливости – то и кости твои земля не примет, а потомки будут именовать князем тьмы…

   – Я князь Таврический! – сорвался было Потемкин, и спохватился, протер ладонью теперь уже здоровый глаз – никакого архиерея не было, привиделось просто среди будня-полудня.