Тайна трех неизвестных

Шел же я с тем, чтобы «между прочим» рассказать этой проклятой Гребенючке о своем подвиге, чтобы она передала Павлуше, чтобы он заплакал, каясь, и чтобы мы помирились.

А что получилось? Получилось, что он мне сказал «иди отсюда», как лютому врагу. И пропасть, которая пролегала между нами, стала еще глубже и страшней — так просто и не перепрыгнешь. Срываются из-под ног огромные валуны и с грохотом летят в ту пропасть. А на дне ее, как Терек в Дарьяльском ущелье, ревет и бурлит река слез моих невыплаканных (потому что не умею я плакать). Сам же, сам же виноват! Ну что мне стоило не бросать грязью ей в юбку, она бы меня тогда «дураком» не обозвала. И Павлуша бы тогда ничего, и она бы ему не сказала, что я к ней лезу, что девять раз прошел… А он теперь черт знает что думает. Думает, наверное, что я влюбился в нее и хочу отбить ее у него. Он же знает, что я люблю Вальку Малиновскую, та что в Киеве живет. Танцовщицу тонконогую, что в балерины готовится. На кой черт сдалась мне его Гребенючка? Ну на кой черт?!

Да, доказывай теперь, что ты не верблюд. А какие у него глаза были! Дай ему тогда пистолет в руки — убил бы, наверное.

А день какой! То целую неделю облачно было, дождик моросил, забыли уже, как солнце выглядит, не купались ни разу. А теперь! На небе — ни облачка. Солнышко радостно сияет. Теплый ветерок обдувает — словно мать нежно гладит ласковой рукой.

О такой погоде дед Саливон всегда говорит: «Вот погода! Те, которые умерли, теперь каются».

А мне наоборот — умереть хочется: такое настроение. Интересно — плакал бы тогда Павлуша? Пожалуй, что нет. Конечно, не смеялся бы. Был бы серьезный для порядка. Губы бы сжал, как он умеет, когда его Галина Сидоровна отчитывает. Но не плакал бы. Шел бы за гробом моим в паре с Гребенючкою, поглядывал на нее и думал: «Хоть бы скорее кончились эти похорон, чтоб можно было бы пойти рисовать ее портрет».

А я по законам физики превращусь в призрак и темными ненастными ночами буду витать на кладбище над могилами. О господи! Как это печально и неинтересно без конца и края все время витать над кладбищем. Неужели действительно привидения витают только над кладбищами? Хотя бы над стадионом во время футбола, еще ладно, а над кладбищем… О-о-о… Как это плохо! Всегда видеть перед собой кресты и могилы! Это ужасно! Можно умом тронуться. Я не хочу быть призраком. Лучше просто так умереть, чтобы не было ничего.

— Чего грустишь, сынку? Чего такой невеселый? — Услышал я вдруг нежный голос и вздрогнул. Поднял голову — навстречу мне шла бабка Мокрина. Тю! Давно ли: «чтобы вас червь погрыз», и теперь вот «сынку» — голос словно мед.

— Понимаю, понимаю тебя, милый, душа твоя в смущении, да в смятении. Мысли суетные, мирские уступают место мыслям высоким, духовным. О жизни и смерти, о сути всего сущего…

Мне стало жутко — она будто читала мои мысли.

— Не беспокойся, ангел, радоваться, а не унывать надо. Ведь именно тебе явилось видение, тебе этот знак, на тебя перст указующий. Именно ты избран. Значит, ты не такой, как все.

Я сдвинул брови — ишь, на что намекает! Она сразу заметила это.

— Ну чего уже надулся, как мышь на крупу? Думаешь, бабка тебя агитирует, хочет в монахи записать? И боже упаси! Будь себе пионером, играй на барабане, дуди в трубу. Когда же еще на барабане поиграть, как не в твои годы… Но… не так оно в жизни просто, как кажется, как по радио вот говорят. Еще очень много чего люди не знают. Вот видишь, ты привидение живое сфотографировал… И кто его знает, может, кто-нибудь докажет, что есть высшая сила, которую мы, старые люди, богом называем. Поэтому нельзя, сынок, еще не зная ничего, отвергать то, во что люди веками верили. Пока вся история точно по библии идет. Вот ты не читал же, сынку, библию? Не читал?

Я отрицательно покачал головой. Стыдно признаться, я еще «Снегурочку» А.Н. Островского не читал, которую по программе надо, не то что Библию.

— Вот видишь, а кричишь — «Передайте привет Варваре-великомученице! Ты бы спросил сначала, что это за Варвара, отчего она великомученица, за что муки приняла и скольким людям помогла… Господи, сохрани и помилуй! — Бабка перекрестилась.

У меня голова шла кругом. Я почувствовал, как твердая материалистическая почва, на которой я стоял всю свою осознанную пионерскую жизнь, зашаталась подо мной. Не то, что я сразу поверил в бога. Нет! Но какая-то неопределенность скользким червем заползла в мою душу, беспокойство и растерянность овладели мной.

Я почувствовал, что если сейчас не перебью бабку Мокрину, позволю ей говорить дальше, не спрошу ее что-нибудь — то, то может случиться страшное — мир перевернется для меня, и я стану другим, не таким, каким был до сих пор, не таким, как все ребята. И меня охватил большой страх.

— Бабушка, — сказал я, еще не зная, что спросить, и боясь, что она снова заговорит. — Бабушка… А скажите-ка мне, бабушка, пожалуйста…

— Что? Что, голубчик? — Беззубый бабкин рот растянулся от уха до уха в слащавой улыбке.

— А скажите… а призраки только на кладбищах бывают? А?