Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Позднее к ним присоединился в Менебре новый спутник Жаклин Дэвид Хэйр. Он ни слова не говорил по-французски и не прилагал никаких усилий к тому, чтобы поддерживать общение. Молодожены часто отправлялись гулять по холмам или уединялись в своей комнате. Как раз именно в Менербе Жаклин забеременела их сыном, который появился на свет через девять месяцев.

Дору, обидчивую и ревнивую, собственницу, думаю, огорчало присутствие Дэвида, который вел себя так, будто остановился в отеле…

Внезапно я догадалась, что это он сфотографировал женщин в саду. Именно ему с любовью улыбается Жаклин, в то время как Дора не скрывает своей неприязни.

К счастью, американец в Менебре скучал: он отправился к своим друзьям на Лазурный берег, в то время как Жаклин, Югетт и маленькая Об остались там еще ненадолго.

Об только что исполнилось одиннадцать. Она вспоминает, что Дора совершенно ею не интересовалась, не проявляла нежности и даже позволяла себе быть с ней грубой. Она без стука входила в ее комнату и хмыкала, если маленькая девочка осмеливалась протестовать. «Она была очень властной и решительной… Она навязывала свою волю, даже не говоря ни слова!.. Уникальная, мало привлекательная и яркая личность».

Об не вспоминает об этом, но я вполне представляю себе, как Дора вытаскивала их на долгие прогулки вокруг Менерба в призрачную деревню Оппед, замок маркиза де Сада в Лакосте, к часовням и аббатствам, затерянным среди пробковых дубов. Они, должно быть, останавливались перед странным дольменом ниже по дороге, ведущей в Боннье. Местные жители окрестили этот погребальный памятник эпохи неолита словечком «Питчун», что по-провансальски означает «малыш»… Я вижу, как они застыли перед надгробием, относящимся к давней эпохе, с таким видом, будто под ним покоится дитя Югетт.

В конце концов все устроилось, но Дора, несомненно, ничуть не огорчилась, когда они уехали. Закрыв за ними дверь, она погрузилась в работу. Кривая, которую выписывали за ее окнами небо и холмы, поражала воображение. Эта линия горизонта стала ее навязчивой идеей. Сто, тысячу раз она проводила ее на своих холстах и в альбомах для рисования. Ничто более не существовало, кроме этой границы, где, как она видела, соединялись Бог и земля. А когда не занималась живописью, она писала стихи, опьяненная этой природой:

Потаенный и мне самой неясный
Живой секрет
Ты вынуждаешь меня жить
В комнате, где я
Познала безумие, страх и горе —
Это как пробуждение в летний день.
Отверженность огромна, но летом,
В тишине яркого солнечного дня
В тихом уголке душа измышляет только
Счастье
Как ребенок на пути к дому [74]

.

Жаклин предстояло прожить несколько лет между Парижем и Нью-Йорком из-за проведения во Франции ее выставок и ссор с Дэвидом. Но в 1953 году ее супружество переживало более серьезный кризис: она переехала в Канны, на виллу, которую ей нашел Пикассо, и вернулась, все с той же Югетт, чтобы провести несколько дней в доме Доры. На фотографиях запечатлена память об этом конце лета, о проходящем времени и угасающей дружбе.

Политически все их теперь разделяло: в то время как Дора стала религиозной и консервативной, Жаклин оставалась необычайно преданной крайне левым идеям, на это ее вдохновили встреча с Троцким в 1938 году в Мексике и пребывание в племенах американских индейцев, вновь возбудившее в ней мятежный дух. Югетт, не будучи столь радикальной, была активисткой СФИО, Французской секции Рабочего Интернационала – вместе с Эвелин Саллеро, специалистом по планированию семьи, с которой они вместе выступали за право женщин на контрацепцию.

Правда, на этот раз атмосфера сложилась более напряженная… Впрочем, виделись они в последний раз.

Режиссер Фабрис Маз полагал, что они в конечном итоге разругались, и теперь уже окончательно. Он вспоминал, что Жаклин была очень вспыльчива, требовала кипучей деятельности и правды в любой ситуации. Он был свидетелем того, как она выставила за дверь Жоржа Дютюи, искусствоведа и зятя Матисса, и порвала отношения с великолепным поэтом Ивом Боннефуа из-за глупой истории с каталогом.

Дора была, кажется, еще более бескомпромиссна. Теперь она каждое утро молилась: в Менербе она запрыгивала на свой мопед и, в платке вместо положенной каски, мчалась через виноградники в аббатство Сен-Илер, в часовню Нотр-Дам-де-Грас или Нотр-Дам-де-Люмьер (там ей было спокойнее, чем в деревенской церкви, где ее раздражали соседи). «Если сосредоточитесь, вы непременно поймете», – сказал мне священник в Нотр-Дам-де-Люмьер… И я туда вернулась. Зажгла свечу. Я не уверена, что поняла. Но я представила, как она молится во время мессы… отвлекается от неотступных мыслей… успокаивается.