Тайная одержимость

Спустя время состояние не улучшилось – осложнилось. Напряженье появилось в движеньях, тогда как в глазах – смятение и неуверенность. Пустая и дерганая – марионетка: на глазах моих она превращалась в управляемую куклу. Вот только кто тянул за веревки, понять не мог. Точно так же как не понимал истоков охватившего ее страха – как она боялась! Болезненные токи так и пронизывали меня насквозь. Однако, что тому служило причиной, определить не удалось, а потому винил я всех тех, кто беспрестанно ее окружал. Как глупо: я готов был разорвать любого, кого нашел бы причастным к ее страданьям… моя солнечная девочка… мрачное подобие себя прежней. Только рвать оказалось некого: знать бы кто пугал. Попасть к ней в голову я не мог, а гипноз мой, что поразительно, на нее не действовал – я пробовал… на расстоянии.

Поэтому улыбкой на смешливом лице любоваться приходилось все реже, пока та совсем не исчезла, оставив после себя мрачные тени и затравленный взгляд. Словно Она ждала нападения.

Мне было больно. Как же мне было больно смотреть на ее терзания, но не иметь возможности ей помочь. Я – создание, не лишенное нечеловеческих способностей, сейчас был совершенно беспомощен, поскольку не знал, от чего ее следовало защищать… не знал, что защищать ее следовало от себя самого…

Чем сильнее и ярче становились испытываемые мною эмоции, тем мучительней она страдала, поскольку острее их ощущала. И боялась, потому как не могла с ними совладать, не знала как с ними совладать, не понимала причин их возникновения. От чего переживала больше. А видя, как переживала она, я становился злее, гнев мой возрастал, что пагубно сказывалось на ней. Этакий замкнутый круг. Вот и получилось, что происходящее вынудило ее искать защиты: защиты у мужчины…

Лишь много позже узнал я, кем он для нее являлся: другом – близким, добрым, только вернувшимся с чужбины, однако сомневался, что прознай об этот раньше, смог бы себя остановить…

Он стал наведываться к ней, со временем – все чаще, и не менее часто задерживался допоздна. Я бесился, я негодовал, я приходил в неистовство. Позже он, конечно, уходил, тогда как она с ощутимой благодарностью его провожала, однако успокоения от этой временной разлуки я не получал: злость моя не исчезала. Притупляясь, она оседала и только и жаждала наступления момента, когда сможет перерасти в нечто большее и опасное.