Тайная одержимость

Рассказав об этом, она долго смотрела на меня вопрошающим взглядом, словно в ожидании чего-то… а я промолчал: не смог признаться. Наблюдая столь проникновенный взгляд, я не мог сказать, что хладнокровным убийцей, едва ль окончательно не лишившим ее рассудка, являлся именно я. Тем паче, что о поступке своем не жалел. Ни тогда, ни теперь: язык и сердце были меньшими из того, чего мог лишиться жалкий мальчишка.

Однако она знала. Я видел по ее глазам: она знала, чьих рук это дело, и правда открылась ей давно. Только упреков в ответ не прозвучало, недоуменной она также не выглядела. Она не сказала ни слова – тишина, ставшая громче любых маломальских обвинений, от чего мне легче не стало.

Благо плохое мы забывали быстро: в наших сердцах сомнениям места не было. Чувства друг к другу были настолько сильны, что преодолевали любые трудности, невзгоды, обиды… так я искренне полагал…

На долгие месяцы выпав из жизни ferus, следовало догадаться, что ответные действия с их стороны последуют. Неужели думал, что не полюбопытствуют, что там со мной происходит? Разумеется, они выведали правду. И наказали… Ее. Словно ножом мне в сердце – это было предательство. Мои друзья. Моя семья…

Они позволили ей жить. Зачем, когда в одно касание могли избавить себя от возможных проблем? В жалость ferus я не верил, а потому воспринял случившееся как предупреждение, (которое подлости их не оправдывало): я получил наглядное подтверждение тому, чем может завершиться моя бездумность, не покинь я свою солнечную девочку.

И я пошел у них на поводу.

Я пытался, я честно пытался освободиться от ее власти, и две недели даже к дому, влекущему, не подходил. Она восстанавливалась одна, без меня. Излечивалась от полученных ран, нанесенных своими же, смертными, без моей непосредственной поддержки, вероятно, не понимая, отчего я ее оставил. Если же и понимала, наверняка об исчезновении моем не жалела, ведь во всем случившимся с ней виновен был я один.