Я перечитала письмо, потом порвала его в клочки. Я ощущала облегчение от того, что вывела весь этот яд из организма, но солгала, написав, что это доставило мне радость. Мне почти захотелось написать еще одно письмо, которому не суждено быть отосланным, и попросить прощения.
Ночью, когда розовый дом уже спал глубоким сном, я прокралась внутрь – мне было нужно в туалет. Меня никогда не заботил вопрос о том, как найти дорогу в темноте: Августа оставляла включенной дорожку из ночников от кухни до ванной комнаты.
Я пришла босая, собирая пятками росу. Сидя на унитазе и стараясь мочиться как можно тише, я видела, что к пальцам пристали лепестки лагерстремии. Сверху сквозь потолочное перекрытие просачивался храп Розалин. Опорожнять мочевой пузырь – это всегда невероятное облегчение. Лучше секса, как говорила Розалин. Однако я надеялась, что она неправа – несмотря на всю приятность первого.
Я направилась было в кухню, но потом что-то заставило меня развернуться; вы уже и сами догадались, что именно. Я пошла в противоположную сторону, к «зале». Переступив порог, я услышала вздох, такой глубокий и удовлетворенный, что целое мгновение не осознавала, что он вырвался из моих собственных легких.
Свеча в красном стеклянном стаканчике рядом со статуей Марии все еще горела, похожая на крохотное красное сердечко в пещере тьмы, посылающее в мир пульсирующий свет. Августа держала эту лампадку зажженной днем и ночью. Она напоминала мне вечный огонь, который установили на могиле Джона Кеннеди и который никогда не погаснет, что бы ни случилось.
Глубокой ночью Мадонна в Цепях выглядела совсем не так, как днем, ее лицо было старше и темнее, а кулак казался больше, чем мне помнилось. Интересно, подумала я, в скольких разных местах она побывала, путешествуя по водам этого мира, о скольких печалях нашептывали ей, сколько ей пришлось вынести?
Иногда после того, как мы заканчивали молитвы с четками, я забывала, как надо правильно креститься, и путала право и лево. Собственно, что еще ждать от человека, воспитанного баптистами! Каждый раз, когда это случалось, я просто прикладывала руку к сердцу, как делали мы в школе, принося клятву верности. Мне казалось, что одно ничуть не хуже другого. Вот и сейчас я так сделала – моя рука просто автоматически поднялась к сердцу, да там и осталась.
Я говорила ей:
Я подошла ближе и теперь видела сердце на ее груди. В моих мыслях раздавался гул пчел, машущих крылышками в темноте музыкальной шкатулки. Я видела нас с Августой, прижавшихся ушами к улью. Я вспоминала ее голос, когда она в первый раз рассказывала историю Мадонны в Цепях.
Я протянула руку и пальцем обвела контур сердца Марии. Я стояла там, с облепленными лепестками ступнями, и тесно прижимала всю ладонь к ее сердцу.
Я живу в улье тьмы, а ты – моя мать, говорила я ей. Ты – мать тысяч.
Глава девятая
Вся ткань общества медоносных пчел зависит от коммуникации – от врожденной способности передавать и принимать сообщения, кодировать и расшифровывать информацию.
28 июля было днем для книги рекордов. Я вспоминаю его – и всплывает ассоциация с людьми, сплавляющимися в бочках по Ниагарскому водопаду. Услышав, что такое возможно, я все пыталась представить себе, как они съеживаются внутри бочки, вначале мирно подпрыгивая на волнах, как резиновые уточки в детской ванночке, а потом вдруг река становится бурной, и бочку начинает швырять из стороны в сторону, а в отдалении нарастает рев. Я знала, что они там, внутри, говорят себе:
В восемь утра температура достигла 34 градусов и явно вознамерилась еще до полудня добраться до 40. Я проснулась от того, что Августа трясла меня за плечо, говоря: нынче будет пекло, вставай, нам нужно напоить пчел.