Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны

Увозил я и частицу души добросердечного и трудолюбивого японского народа, у которого учился видеть в живой и «мертвой» природе невидимые для европейца красоты. Некоторое понимание традиций японцев, получаемых ими от синтоистской и буддийской религий, помогло мне преодолевать житейские и оперативные невзгоды в последующее время. Их понимание красоты окружающего мира, возможно лишь частично, стало правилом и для меня.

Так что же я увозил из восприятия красоты? Красота в естественности — архаичное несовершенство, прелесть старины, печать времени — это сабо. Но японцы пошли дальше, что мне, как европейцу, трудно донять по-настоящему — это сибуй. Дословно: терпкий.

Это красота простоты плюс красота естественности при минимальной доработке материала и максимальной практичности изделия. Японцы считают такое сочетание идеалом. Итак, сибуй — это первородное несовершенство в сочетании с трезвой сдержанностью.

Все последующие годы я на практике стремился осваивать азы взглядов японцев на природу. Думаю, что оставшиеся годы жизни буду все еще искать начала гармонии в окружающем мире и во всем, что с ним связано.

За годы пребывания в Японии удалось побывать по делам торговым в Осаке — втором городе страны, Киото — городе-памятнике с живым настоящим, Камакуре — древнейшей столице Страны восходящего солнца и, конечно, в Хиросиме — городе с упреком всему человечеству за то августовское утро сорок пятого года. Утро вечного позора, насилия одних людей над другими.

Из двух городов-братьев по печальной атомной бомбардировке я побывал в Хиросиме не однажды. А вот в Нагасаки не пришлось. Но судьба сжалилась надо мной, и незадолго до отъезда на родину я встретился с этим городом и прошлым русских людей в этом городе.

Русское кладбище в Нагасаки

Меня в Нагасаки сопровождал молодой японец — выпускник славянского факультета Университета София. Мы оба были довольны друг другом: я — общением с начинающим коммерсантом, знающим отлично «русскую сторону» японской истории, а он — возможностью длительного и тесного разговорного общения на русском языке.

Как любой японец, этот юноша был сама предупредительность, что временами приводило к казусам. Так я чуть было не упустил возможность побывать в буддийском храме Госиндзи, на территории которого разместилось самое большое русское кладбище. Казус заключался в том, что японская деликатность остро реагирует на все нюансы, которые могут испортить настроение гостю, а я был для юного коммерсанта гость в его стране и в этом городе.

По всем канонам японской вежливости, не следовало бы напоминать о трагедии русско-японской войны в начале века. Хорошо, что мой юный друг понимал значение в жизни русского его истории. Поэтому он решился издалека обсудить вопрос возможности посещения этого святого для каждого русского места. Но его вежливость была столь изысканной, что я чуть было не понял, что он хочет мне предложить, и почти отказался от «навязываемого» мне храма Госиндзи.

Но все получилось. И вот мы рядом с храмом. На его территории в 1853 году размещался экипаж матросов и офицеров адмирала Путятина. Через несколько лет, в 1868 году, здесь нашли вечный покой двадцать моряков крейсера «Аскольд», который стал жертвой эпидемии холеры. Но больше всего было могил русских моряков, которых море выбросило после Цусимского сражения, и тех, кто умер от ран позднее, уже в плену. Целое столетие сюда свозились из лагерей военнопленных и затем просто русские люди, последняя воля которых была: «лежать рядом со своими».

Могилы, надгробья, небольшая часовенка, обелиск в память участников Цусимы. Заброшенность, запустение, неухоженность…

Узнав, что на кладбище русский из Токио, настоятель храма поспешил к нам навстречу. Водя нас по заросшему бурьяном и полынью островку русской истории, он виновато вздыхал и сетовал на нехватку средств:

— Общественность города делает посильную работу здесь, но… Вы сами видите: могил — тысячи. До войны еще более-менее было здесь все в порядке, но на третий день после Хиросимы и нас опалила атомная бомба.

Тогда кладбище частично прекратило существование, и настоятель, делая свое дело священнослужителя в среде своей паствы из японцев, смог заняться нашими русскими могилами: поставил надгробья, укрепил часовенку.

Я пытался разобрать надписи — весьма трудно. Они нечитаемы. Их легче было «читать» руками, проводя по желобкам чуть проступавших резных букв. Наше кладбище умирало. А сравнить было с чем. Кладбище храма международное: здесь лежат американцы, французы и англичане. Как разительно отличалось состояние их могил. В который раз не повезло с русской историей. Похоронены — и хорошо, а забыты — так это дело родственников. Но в этом вопросе мы все родственники, по праву памяти.