Для обслуживания гостей Оле пригласил самых лучших, вышколенных официантов во фраках, с бабочками и, как это принято у нас в городке, особым образом переброшенными через руку салфетками. Он заказал целую кавалькаду такси, оплатив их по ночному тарифу и не поскупившись на чаевые, заранее розданные водителям. Заказал, чтобы после банкета развозить по домам тех из охмелевших до лучезарного умиления гостей, кто жил на окраине городка, за железнодорожным переездом, Соловьиной балкой или в заросшем черемухой, пропахшем рыбой и водорослями пригородном поселке Лифляндия.
И тем не менее настоящего триумфа, способного удовлетворить самолюбие Оле, увы, не получилось, и всему виной два черных шара, коварно подброшенных ему. Всего-то два из сорока четырех (как летописец называю точную цифру) белых, но в том-то и суть коварства, что оно берет не числом. Не числом, любезный читатель, а чем-то иным, куда более изощренным, ведь и капельки яда достаточно, чтобы отравить румяного, плечистого, играющего бицепсами силача в борцовском трико. Вот они и стали такой капелькой, эти шары. Конечно же, Оле чувствовал себя уязвленным, хотя не показывал вида, пытался держаться именинником, с непринужденным изяществом острил, принимал поздравления, всем улыбался своей чарующей прибалтийской улыбкой (глаза при этом оставались грустными).
И, главное, не предпринимал никаких попыток выведать, кто же эти двое, осмелившиеся подать голоса против него. Даже когда ему угодливо нашептывали различные предположения и догадки, он комично изображал глубокомысленную сосредоточенность, которая вдруг оборачивалась полнейшей рассеянностью, очаровательной дурашливостью и подкупающим легкомыслием, не оставлявшим сомнений в том, что Оле пропускал все мимо ушей. Разумеется, это было замечено и оценено всеми, и почитателей у Оле прибавилось, но следует признать, что его репутация после того досадного случая все же пострадала.
К тому же будем откровенны: многие сомневались, что Оле искренне любит плохую погоду. Сомневались, хотя в своей речи, произнесенной перед голосованием, он уверял, что затяжные дожди, оставляющие косые росчерки на стеклах, густые туманы, лужи на деревянных, слегка подгнивших ступенях крыльца (сквозь желтоватую воду поблескивают шляпки гвоздей, которыми прибиты доски) и промозглая сырость для него дороже самых роскошных летних, солнечных дней.
Но его спросили с задних рядов (я даже не расслышал, кто именно): «А сколько бывает солнечных дней в году у вас на родине?» «Не больше десятка», - ответил он, при этом добавив, что, если понадобится, может привести точную статистику. «Нет, нет, не надо, - сказали ему оттуда же, с задних рядов, и сказали так, словно он уже – без всякой статистики – попал в ловушку. – Но если не более десятка, то как же в таком случае вы можете ими не дорожить?!»
Спросили его и про великолепный, кофейного цвета, с бронзовым отливом, загар на лице, происхождение которого трудно объяснить, если он и взаправду не дорожит солнечными днями. Оле невозмутимо, с видимым безразличием ответил, что загорает в горах, где невозможно укрыться от солнца. «Зачем в таком случае подниматься в горы?» - последовал новый вопрос, на этот раз с переднего ряда (я по голосу узнал Софью Герардовну). Оле потупился, явно сомневаясь в том, что имеющийся у него ответ следует предавать огласке, и все-таки, не поднимая глаз, тихо произнес: «Меня не оставляет надежда найти следы». «Чьи следы? Не говорите загадками!» - «Следы одного путника, который когда-то поднялся в горы и не вернулся».
После этих слов Оле в зале стало необычайно тихо (так сказать, грянула тишина): приглушенные голоса, шепот, скрип стульев, кожаной обивки диванов и кресел – все будто разом оборвалось. Было слышно лишь, как бьется между стекол безумная бабочка, пытаясь вылететь наружу. Все сразу поняли, кого имел в виду Оле. Конечно же, моего отца, исчезнувшего в горах! Но откуда Оле о нем известно?! И можно ли ему верить? Да и вообще как относиться к тому, что Оле, еще не принятый в общество, на свой страх и риск совершает подобные восхождения?
В моем присутствии никто не решался ответить на эти вопросы. Все ждали, что первым выскажусь я или хотя бы обозначу свое отношение к услышанному от Оле. Я же сумел справиться с охватившим меня волнением, придал своему лицу непроницаемое, бесстрастное выражение и сказал, что мы собрались здесь по другому поводу и поэтому не будем отклоняться от повестки дня.
Все сочли такое предложение разумным. Председатель издали мне одобрительно кивнул, и мы приступили к голосованию.