ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Мы оставили Николая Трофимовича Полицеймако стоять под фонарем напротив кладбища, дожидаясь моего брата. Хотя я не стал скрывать, что мне кажется сомнительной эта затея и не очень верится в надежность такого рода обещаний, расточаемых им с завидной щедростью: вернуться сюда глубокой ночью и неким волшебным образом – так сказать, мановением жезла - все устроить. Обратить свинец в золото, причем самой высокой пробы, так что самый дотошный ювелир не обнаружит подделки. Нет, нет, скорее всего, это не надежное обещание, а очередной фокус моего брата, обманчивый мираж, искусно созданная им иллюзия – наподобие тех, которыми он обольщает свою публику, заполняющую ряды циркового амфитеатра.

Словом, мне не верится, но… блажен, кто верует, как говорится.

Я пожелал Николаю Трофимовичу удачи в том, чтобы благополучно избавиться от всех напастей и обрести наконец столь желанное чувство, что ему больше ничто не угрожает. Мы же с Цезарем Ивановичем, поочередно (сначала я, а потом он) взглянув на часы, стрелки которых едва мерцали при свете звездного неба, а циферблат отливал таким же фиолетовым бархатом, поспешили к последнему трамваю, хотя тоже были в нем не особо уверены.

А если точнее, то и не уверены вовсе.

Мы прекрасно знали о том, что трамваи в нашем городе, зачарованные красотой его живописных уголков с яблоневыми садами, благоухающими дивными запахами, поникшими ивами над гладью желтоватых тинистых прудов, пылающими на закате расплавленным золотом, двоящимися от знойного марева куполами церквей и шпилями лютеранских соборов (они  вспыхивают под вечерним солнцем, словно спички от увеличительного стекла), эти трамваи курсируют, как им заблагорассудится. Никакому расписанию они не подвластны, и надеяться на них – пустой номер.

Так оно и оказалось: зачарованный трамвай сыграл с нами очередную злую шутку, так и не появившись за сорок пять минут (я специально засек время) и не огласив окрестности переливчатым звоном. Мы попытались поймать попутку, отчаянно голосуя и посылая призывные знаки скрещенными над головой руками. Но, – видно, из суеверия, панического страха перед покойниками и нечистой силой - никто не останавливался возле кладбища, все проносились мимо, слепя нас в темноте фарами. Тогда мы с баулами в руках (благо теперь они были совершенно пустыми) побрели по сиреневой от пыли, заросшей подорожником и усыпанной камушками обочине. Побрели, созерцая висевшую впереди луну, похожую на срез красного испанского апельсина, слушая неумолкающий звон цикад и вздыхая от мысли, что окажемся дома, наверное, уже к самому утру.

И вот тут-то, вырвавшись из темноты,  навстречу нам промчался цирковой фургон, поднимая клубы пыли и грохоча обитыми жестью колесами. Самый обычный, обклеенный афишами, с густо намалеванными по боковым стенкам (передней стенки не было, а заднюю заменяла оранжевая занавеска) львами, прыгающими сквозь огненные кольца, тюленями, крутящими на носу мяч. Фургон, запряженный парой грациозных лошадок гнедой масти, с челками и султанами над головами и погоняемый кучером, в котором я, присмотревшись, узнал моего дорогого братца Жана.

Братец тоже узнал меня и, цокнув языком, причмокнув, натянув вожжи, остановил своих лошадок. При этом он почтительно обернулся к тому, кто сидел за его спиной, в темной глубине фургона (белели только руки, положенные на колени, и поблескивала лаком высокая спинка кресла, – вероятно, из циркового реквизита). Обернулся, наклонился к нему и что-то произнес, словно извиняясь за непредвиденную дорожную задержку.

Он был в длинном плаще с застежкой на горле, уподобленной оскалившей пасть пантере, концертном фраке, белых перчатках, цилиндре и маске, закрывавшей пол-лица: видно, не успел переодеться после репетиции. Из-под цилиндра выбивалась столь хорошо знакомая мне седая прядь, вовсе не старившая моего брата, а, наоборот, что-то добавлявшая к тем чертам лица, которые свидетельствовали о его цветущей нежно-персиковой молодости.

- Ах, это ты! – воскликнул он, обращаясь ко мне и приветливо кивая Цезарю Ивановичу в знак того, что тоже узнал его. – Страшно рад тебя видеть. Только ради бога извини, мы очень спешим. Ужасно некогда… ради бога… - Он был как-то взволнован, взвинчен, нервозен, отчего не мог усидеть на месте, постоянно привставал и откидывал фалды фрака. - Билеты тебе передали?

- Да, передали, спасибо. Непременно буду. – Я с усилием улыбнулся, стараясь побороть привычное чувство неловкости, возникавшее при встрече с братом, и неким образом донести до него, что мы оказались в затруднительном положении и неплохо бы нам как-то помочь.

- … Что? – спросил он вдруг, словно забыл о заданном мне вопросе и не расслышал моего ответа: все его мысли были куда-то устремлены – унесены, словно облака ветром, - хотя при этом братец явно соотносил их с попутчиком, сидевшим позади него, и старался в знак особой почтительности не упускать его из вида.

- … обещаю, что непременно… непременно буду на твоем представлении, - произнес я неестественно громким голосом - так, словно разговаривал с глухим.