ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

После того, как нас покидала жена, и перед тем, как я отправлял Эмми домой, нам с ней удавалось немного поговорить. При этом Эмми не позволяла мне ни о чем ее спрашивать, поскольку терпеть не могла вопросы, обычно задаваемые взрослыми детям: «С кем ты дружишь?» - «Какие у тебя отметки в школе?» - «Какие ты любишь конфеты?» Вся эта чепуха заставляла ее скривиться, зажать между носом и верхней губой кончик косы, придавая ей сходство с усами, и бессмысленно улыбнуться, чтобы выглядеть глупенькой, а то и вовсе отвернуться и показать язык. Нет, Эмми предпочитала именно разговор, равноправный обмен репликами (мнениями) – это позволяло ей самой почувствовать себя взрослой. Но неподдельный, по ее выражению, разговор получался не всегда, поддельный же  она решительно отказывалась продолжать и тогда задавала мне вопросы, самые разные, заготовленные заранее и возникшие неожиданно, вдруг под влиянием чего-то увиденного или услышанного.

Однажды Эмми спросила, пытаясь разрешить одно из недоумений, вызванных собраниями нашего общества: «А чем хорошая погода хуже плохой?» Я рассмеялся тому, как по-детски наивно и в то же время точно был поставлен вопрос. «Видишь ли, хорошая погода нравится всем, а это всегда банально. Плохую же погоду понимают и ценят немногие, избранные, поскольку в ней заключено нечто особенное, необычное». И я стал подробно объяснять ей, в чем разница между хорошей и плохой погодой, радуясь, что обрел такую внимательную слушательницу.

 Если  матери нужно было в середине заседания нас покинуть, чтобы успеть куда-то по делам (оформляла  у нотариуса наследство, завещанное умершим мужем), она просила меня проводить Эмму домой: «Пожалуйста. Вы меня очень обяжете, а я вас отблагодарю». Под благодарностью подразумевался кусок пирога с черничной начинкой под ромбовой решеткой из подрумянившегося теста или вязаная наволочка в шахматную клетку для маленькой диванной подушки (такие наволочки вязала только она одна во всем городке).

Разумеется, я соглашался и после заседания брал Эмми за руку, но она вырывала ее, и меж нами начиналась борьба, поскольку ей хотелось непременно идти со мной под руку, как взрослой, как настоящей даме. В конце концов я уступал, и мы чинно шествовали по улице до самого ее дома, поднимались на крыльцо, и я открывал доверенным мне ключом дверь.

После этого я отдавал ей ключ со словами: «А теперь запирайся и жди маму. Только никому не открывай». «Я боюсь оставаться одна», - отвечала она, и мне при всей моей искушенности было трудно определить, действительно ли Эмми боится или это лишь предлог для того, чтобы заманить меня в гости.

Сопротивлялся я этому недолго, поскольку мне и самому хотелось еще побыть с ней, наедине, без матери и вообще без посторонних глаз, поскольку жили они вдвоем и родственники их почти не навещали, опасаясь, что по бедности они станут просить. Эмми вела меня в свою крошечную угловую комнату с полукруглым окном, усаживала на единственный стул как гостя, чье присутствие обязывает, требует надлежащих церемоний, даже некоторой чопорности и не позволяет сразу предаться шумным играм, возне и беготне.

Однако побыть гостем мне разрешалось совсем недолго (затягивать было нельзя), и вскоре из гостя я превращался в друга, самого лучшего, преданного и испытанного, хотя и взрослого. Взрослого, но не стесняющего свободу, не создающего ограничений и запретов и поэтому равного по положению, несмотря на различие в возрасте. Кроме того, на этого подставного взрослого можно будет списать свою вину, когда явится настоящий взрослый, то есть строгая мать, поэтому он вдвойне полезен и ценен.

«Может быть, ты хочешь чаю?» - спрашивала Эмми с явной надеждой, что я откажусь и не придется тратить драгоценное время на еще одну скучную церемонию. – доставать из буфета чашки, зажигать плиту, кипятить воду и заваривать чай. И лишь только я склонял голову и прижимал к груди руку, обозначая таким образом вежливый отказ,  она с азартом восклицала: «Тогда давай поиграем!»

Тихие игры, предлагаемые мною, - игры с бросанием кубика и передвиганием фишек она сразу решительно отвергала. «Нет, нет, я завяжу тебе глаза, а ты будешь меня ловить!» - кричала она, озорно блестя глазами, нетерпеливо подпрыгивая и с восторгом хлопая в ладоши. Что ж, приходилось согласиться, если даже пророк Мухаммед, добиваясь расположения своей юной супруги Аиши, играл с ней в ее игрушки. И вот я с завязанными глазами, натыкаясь на стулья, слепо вожу перед собой, шарю вытянутыми руками и пытаюсь ее поймать, а она с визгом выскальзывает и прячется.

Иногда мне все-таки удавалось ее поймать, а может быть, ей самой хотелось быть пойманной, хотелось испытать, что из этого получится, и она нарочно упускала возможность увернуться и оказывалась в круге моих сомкнутых рук. Меж нами снова начиналась борьба: Эмми всячески старалась изобразить, будто попала в мои объятья, я же не допускал этого, и в конце концов она восклицала, срывая с моих глаз повязку: «Нет, это плохая игра. Давай играть во что-то другое».