ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Мы играли в доктора, и я должен был простукивать и прослушивать Эмми. Ради этого она расстегивала верхнюю пуговицу платья и оголяла плечо, явно ожидая, что я прикоснусь к нему губами и это прикосновение можно будет признать за самый настоящий поцелуй. Но я старательно и добросовестно выполнял обязанности доктора, простукивал и прослушивал. Простукивал и прослушивал, чувствуя, что Эмми готова расплакаться, готова меня возненавидеть, наброситься с кулаками, хотя изо всех сил пытается любить.

Когда и эта игра надоедала, Эмми выдумывала третью. «Вот эта кукла твоя жена. Ты ее очень и очень любишь», - говорила она и сажала передо мной одну из своих кукол, с длинными ресницами и пепельными волосами, одетую в розовое платье. И если я нарочно правдоподобно изображал семейное счастье, целовал и обнимал свою жену, Эмми начинала ревновать и еще больше злиться, становилась совсем несчастной.

Я же про себя думал, что в следующий раз не надо соглашаться на эти игры, а лучше спокойно посидеть за столом и выпить чаю и что мне давно уже пора собираться домой. И еще я думал, что и сам я тоже несчастен и что мы с маленькой Эмми могли бы быть счастливы, наверное, лишь в царстве пресвитера Иоанна.

Глава тридцатая, от которой сохранилось лишь начало, поскольку вся она должна была свидетельствовать против меня на суде

Однажды  я все-таки поцеловал Эмми...

Часть третья ЯЗЫК ПОСВЯЩЕННЫХ

Глава тридцать первая. Оле Андерсон отказывается взять ключ и сообщает об экстренном собрании нашего общества, которое должно состояться завтра

Услышав, зачем мы пришли, Оле Андерсон попытался сохранить выражение гостеприимной любезности на лице, хотя радушная улыбка, с которой он нас встретил, помимо его воли приобретала досадливый и нетерпеливый оттенок. Заметив же, что Цезарь Иванович собирается достать из кармана нечтопредназначенное для него (не хотелось раньше времени опознавать в этом ключ), Оле Андерсон сожалеющим жестом отложил садовые ножницы, которыми подстригал кусты белых роз перед низким, на кирпичных столбиках крыльцом своего дома.

Отложил и воскликнул с выражением притворного испуга или даже ужаса за нас, совершающих на его глазах столь непоправимую и непростительную ошибку:

- О, нет, нет! Только не надо этого! Этого-то, прошу, не надо! Вы поступаете крайне опрометчиво! Я бы на вашем месте тысячу раз подумал, прежде чем вручить мне это!

- Да что тут думать!.. – Цезарь Иванович был явно склонен не к размышлениям, а к действиям.

- А достоин ли я такой чести? Могу ли претендовать? Может, мне не только ключ, но и ржавый, согнутый гвоздь доверить нельзя. Знаете, бывают такие гвозди, которые клещами вытащили из бревна. Да я и сам не раз вытаскивал: клещами под шляпку возьмешь и… Однако для чего я вам об этом рассказываю? Ах да! Для того чтобы подчеркнуть, что даже и такой – нельзя. Казалось бы, никчемный, никому не нужный – только выбросить его. А нельзя, никак нельзя. Это вам доверяют всякие ключи. – Оле скользнул по мне цепким взглядом, отвел глаза и снова скользнул.

- Какие это всякие? – спросил я, чувствуя, что холодею от неприятной догадки, куда он метит.

Тут Оле опустил глаза и высоко поднял брови, изображая некую заминку, вызванную двусмысленностью создавшего положения.

- Ну, я, право, в затруднении, что и ответить. Мало ли их, ключей-то… К примеру, от дома маленькой Эмми, которую вы провожаете после наших собраний.

- Провожаю, раз меня просят. И что из этого? – Я старался не показать, что меткий стрелок попал в цель.

Тут Оле заговорил воодушевленно – так, словно в цель попал не он, а я:

- Но это же знак доверия. Знак того, что вы достойны. Так сказать, можете претендовать.

- На что претендовать? – Я угрожающе двинулся в сторону Оле.

- Это я в фигуральном смысле. Просто сам я претендовать не могу. Не достоин такой чести. Поэтому и говорю, что на вашем месте не стал бы…

Рука Цезаря Ивановича остановилась на полпути к карману, как поезд замедляет ход и останавливается перед семафором, на котором загорелся красный свет.

- Но нас просила Софья Герардовна, и мы ей обещали. Вы же у нее недавно были, - сказал он с надеждой, что все-таки дадут зеленый.

Оле Андерсон снова взял ножницы и стал озабоченно щелкать ими, но все как-то вхолостую, словно парикмахер, который только примеривается, чтобы отстричь выбивающуюся прядь своего клиента.

- Да, я у нее был, но при этом тешил себя надеждой, что мне все-таки доверяют. – Тут он не мог не посмотреть на нас с выразительным вниманием, взывающим к тому, чтобы мы прислушались к его словам. - Теперь же мне ясно, что я жестоко ошибался.