Тайное знание. Секреты западной эзотерической традиции

Что заставило Августина развивать теорию первородного греха? Откуда это взялось? По мнению многих ученых, древних и современных, нет никаких библейских подтверждений этого понятия[131]. Первородный грех не упоминается ни в иудаизме, ни в священных писаниях, комментариях и огромном количестве работ раввинов. Он не упоминается ни в одной из восточных церквей. Современный еврейский пророк и богослов Эли Визель ясно заявляет, что «понятие первородного греха чуждо иудейской традиции»[132]. Многие католические богословы категорически утверждают, что нет никаких библейских подтверждений этого учения.

«Учение о первородном грехе не найдено ни в одной из книг Ветхого Завета. Его, конечно, нет в главах с первой по третью Книги Бытия. Сегодня это следует признать не только специалистам по Ветхому Завету, но и догматическим богословам… Представление о том, что потомки Адама автоматически являются грешниками из-за греха предков и уже являются грешниками, когда входят в этот мир, чуждо Священному Писанию»[133].

Традиционное представление о человеческой природе, особенно учение о первородном грехе, вовлекло нас во все виды пагубных деяний. Это цена, которую мы заплатили на Западе, взявшись за разработку учения о первородном грехе»[134].

Восточная церковь всегда смотрела на сползание римской церкви в учение о первородном грехе с сожалением и подозрением[135], причем с весьма обоснованным подозрением, поскольку вызванное чувство вины и искаженное представление о Божьей любви стало отправной точкой полного отчуждения человека от высшего дара Бога – природы. Как ни печально, но это было не единственным разрушительным последствием чуда святого богословия. В процессе исследования Герберт Дж. Мюллер пришел к выводу, что «в истории христианства убеждение, что неотъемлемое право человека есть грех, поощрило нереалистичное одобрение социального зла или даже бездушие по отношению к человеческим страданиям. Это помогает объяснить спокойное принятие рабства и крепостничества и свидетельства церковных злодеяний, не сравнимых ни с одной религией»[136].

Вооруженная вызывающим вину учением о первородном грехе, церковь смогла осуществить чрезвычайно эффективную форму духовного шантажа в отношении своей паствы. Церковная иерархия утверждала, что Божественное откровение хранится в церковном учении и, самое главное, что церковь, одна только церковь, является хранителем способа личного спасения.

Ересь, по определению Августина, – это «искажение богооткровенной истины окрещенным христианином или неверующим». Этот аргумент дал церкви полную власть над паствой. Как мы уже говорили, церковные богословы нашли новое определение «богооткровенной истины», «то, что определила сама церковь». В следующем сражении с ересью святой Августин стал главным теоретиком гонений. Доктрины, вдохновленные этим блестящим, но заблуждающимся интеллектуальным фанатиком, создали теологическую основу для жесточайшего преследования еретиков, а затем и для инквизиции. Кроме того, Августин объявил, что «необходимость суровости более в расследовании ереси, нежели в наложении наказания»[137].

Одна из его доктрин стала основой для злоупотребления гражданскими правами, что стало характерным для всех тоталитарных государств в последующие столетия. По его мнению, было необходимо найти не только существующую ересь, но и зарождающуюся ересь[138]. С тех пор государство и церковь стали союзниками в безжалостном подавлении всех форм инакомыслия, и все христианские государства Европы развивались согласно этому «божественному» своду правил[139].

Теперь церковь стала самозваным хранителем всего знания. Духовенство было образованным слоем общества; светские лица, короли и люди незнатного происхождения были набожными неграмотными рабами всесильной церковной иерархии. Церковь стала главным законодателем слабеющей империи. Будучи единственными грамотными хранителями истории, священники записывали устные легенды, мифы и истории различных народов, приукрашивая там, где они считали нужным, опуская то, что не соответствовало принятой доктрине, добавляя то, что едва различимо изменяло историю и создавало почву для новой, христианской культуры. Таким образом церковь смогла изменить и исказить истории всех культур, навсегда избавившись от потенциальных конкурентов в сфере религиозных верований – и это все во имя точной истории!