Таинственный остров

— Кто бы он ни был и кем бы он ни был, наша обязанность — взять его с собой!

— Да! Да! — ответил Герберт. — И может быть, мы пробудим в нем какие-нибудь признаки ума и человечности.

— Душа не умирает, — сказал Спилетт, — и для нас будет большим счастьем вывести из зверского состояния это создание.

Пенкроф покачал головой с видом сомнения.

— Во всяком случае, надо попытаться, — ответил Спилетт, — мы это обязаны сделать из чувства человеколюбия.

Действительно, они, как цивилизованные люди, обязаны были помочь злополучному одичавшему собрату.

Все трое поняли это и могли заранее угадать, что Смит одобрит их решение.

— Оставить его связанным? — спросил моряк. — Может быть, он пойдет, если мы развяжем ему ноги? — сказал Герберт.

— Попробуем, — ответил Пенкроф.

Веревки были сняты с ног пленника, но руки оставались крепко связанными. Он сам поднялся на ноги и, казалось, не обнаруживал никакого желания убежать. Он искоса бросал быстрые зверские взгляды на шедших около него людей и ничем не выказывал, что считает их за подобных себе существ. Из уст его вырвалось что-то вроде свиста, он вздрагивал и озирался, но не пробовал сопротивляться.

Несчастного привели в его жилище.

— Быть может, вид принадлежавших ему предметов произведет на него какое-нибудь впечатление! — сказал Спилетт. — Быть может, достаточно одной искры, чтобы оживить его омраченную мысль, чтобы снова вспыхнула его угасшая душа!

Но пленник ничего не узнал.

У Спилетта явилась мысль, не подействует ли на него вид огня, привлекающего даже внимание животных, и через минуту был затоплен очаг.

Сначала вид пламени, казалось, обратил внимание несчастного, но он скоро отступил от очага, и его глаза, как будто на мгновение блеснувшие сознанием, снова угасли.

Очевидно, в настоящий момент оставалось сделать одно, а именно — отвести его на ботик.

Так и сделали. Пенкроф остался его сторожить.

Герберт и Спилетт вернулись на островок для окончания своих работ и спустя несколько часов возвратились на берег, таща с собой различную утварь, оружие, всевозможные семена огородных овощей, несколько штук дичи и две пары свиней.

Пленника поместили в носовой каюте, где он оставался тих, спокоен, глух и нем.

Пенкроф предложил ему поесть, но он откинул от себя поданное ему жареное мясо; тогда Пенкроф показал ему одну из убитых Гербертом уток — он со зверской жадностью съел всю до последней косточки.

— Вы полагаете, что он опять обратится в человека? — сказал Пенкроф, покачивая головой.

— Надеюсь, — ответил Спилетт. — Помните, что он приведен в такое состояние одиночным заключением, а с этого дня он уже не один!

— Вероятно, он уже давно одичал, — сказал Герберт.

— Очень может быть, — ответил Спилетт.

— Как вы думаете, сколько ему лет?

— Это трудно решить. У него такая густая и огромная борода, что невозможно разглядеть как следует его лицо… но он не молод, и я думаю, что ему должно быть лет под пятьдесят.

— Заметили вы, как глубоко сидят глаза в глазных впадинах?

— Да, Герберт, но я заметил, что в них больше человеческого, чем это может показаться при первом взгляде на всю его фигуру.

Ночь прошла. Неизвестно, спал пленник или нет, но, во всяком случае, хотя его и развязали, он не трогался с места. Он вел себя как те звери, которые с первых минут плена как будто притихают и обнаруживают ярость только впоследствии.

На другой день, 15 октября, рано поутру погода, как предсказывал Пенкроф, переменилась. Ветер повернул с северо-востока, что весьма благоприятствовало обратному плаванию.

— Отлично поплывем! — сказал Герберт.

— Ну, не совсем отлично.

— Это отчего?

— А оттого, что ветер все крепчает! Ну ничего, авось как-нибудь справимся!

В пять утра подняли якорь. Пенкроф направил бот к северо-востоку.

В первый день не случилось ничего особенного. Пленник оставался спокойным; морское путешествие, очевидно, производило на него благотворное действие.

— Уж не был ли он когда-нибудь моряком? — сказал Пенкроф.

— Очень может статься, — отвечал Спилетт.

— Я еще тогда заметил, что одежда в его шкафу была матросская, — сказал Герберт.

— Что ж, теперь он, наверное, вспоминает прежнее? Сколько морей он, может, объездил! Замечаете, он ничуть не пугается, а словно этак отдыхает…

На другой день, 16 октября, ветер значительно посвежел и повернул более к северу; следовательно, задул в направлении, менее благоприятном для хода «Благополучного». Пенкроф привел его ближе к ветру, и хотя ничего не говорил, но начинал беспокоиться, глядя на морские волны, которые с силой разбивались о нос небольшого судна.

«Если ветер не изменится, — думал он, — то на обратный путь придется потратить гораздо больше времени, чем рассчитывали…»

Действительно, 17 октября утром прошло уже сорок восемь часов со времени отплытия с Табора, а ни по чему еще нельзя было заключить, что они находятся вблизи острова Линкольна. Впрочем, невозможно было полагаться на расчеты и по ним судить о пройденном расстоянии, так как и путь судна, и скорость его были весьма приблизительны.