Таинство Слова и Образ Троицы. Богословие исихазма в христианском искусстве

Основной вывод преосв. Сергия подкрепляется и Е. Голубинским (5). Он даже расширяется некоторыми беглыми замечаниями о причинах возникновения праздника. Голубинский обращает внимание на то, что на Руси были устрояемы храмы в честь Положения Ризы Богоматери, то есть в честь Влахернского храма. Настоятель какой-либо Ризоположенской церкви, скорее всего какого-либо знаменитого монастыря, и установил праздник. Догадка эта лишь подходит к истине, лежащей несколько глубже. В самом деле трудно допустить, чтобы настоятель даже значительного монастыря, назначил бы к храмовому дню, 2 июля, некоторый дублет или дополнительный праздник почти того же смысла. Если бы это и случилось в каком-либо месте, то почему же праздник стал общероссийским? Наша служба не упоминает об обители, как это постоянно бывает у нас со службами, прославляющими святого или событие, происшедшее в монастыре (см., например, службу Тихвинской иконе Божия Матери). Наша служба говорит об одном князе и об одном граде. Голубинский относит установление праздника к периоду домонгольскому и упоминает Богородичные храмы Новгорода и близ Владимира, не решаясь признать их Покровскими за отсутствием точного наименования их во-имя в летописях. Вскользь упоминает Голубинский и имя Андрея Боголюбского. Это упоминание послужило безымянному автору статьи в «Приходском Чтении» № 19, 1911 г. (приложение к «Церковным Ведомостям»), придти почти к решительному выводу, что именно Андрей Боголюбский установил праздник Покрова после завоевания Киева в 1165 г. Автор именует церковь на Нерли, построенную Андреем, Покровской. Такое утверждение укрепилось в работах почти всех исследователей иконографии.

Все приведенные мнения позднейших исследователей говорят, таким образом, о зарождении праздника в домонгольский период на Руси, в частности на северо-востоке ее, во времена Андрея Боголюбского и даже по его инициативе. Все доводы, приводящие к таким решениям, не могут иметь прочности, пока не будут они подкреплены данными памятников словесного и изобразительного искусства, не принятыми исследователями во внимание. Только единовременное рассмотрение данных иконографии, летописей, проложных сказаний и богослужебных текстов может пролить свет на стоящий перед нами вопрос.

Русское иконописание имеет теснейшую связь с литургическим творчеством. Темы и вдохновения его исходят часто из литургических гимнов. Многие наименования икон берутся из поэтических прославлений. Это вполне понятно: икона служит для объяснения истин веры, так же, как и тексты служб. «Умозрение в красках» зачастую может распространить и расширить то, что не всегда ясно и понятно из текста. Службы же наши, в свою очередь черпают свое содержание, берут выражения из проложных и даже летописных сказаний (см., напр., «жены моавитские» в службе св. кн. Александру Невскому).

Наши летописные сказания излагались почти всегда под углом зрения церковным, ибо рождались они и исходили по преимуществу из монастырей или кафедральных центров. Русь росла из православия, и оно было ее двигающей силой, направлявшей в ранние времена жизнь государства по особой религиозной стезе. Мы привыкли ко многим особенностям наших верований, духа, стиля и темам художественного искусства и часто не задумываемся над источником таких особенностей, скрытых в текстах летописей, прологов и богослужений, родившихся на нашей почве. Между тем в рассмотрении их можно и должно искать разъяснения внутреннего смысла вопросов, толкования которых даются почти всегда на основе современных воззрений и умозаключений, часто отходящих от основоположительных фактов.

Даже при добросовестных исследованиях какого-либо вопроса наших верований исследователи «бредут порознь», отыскивая лишь в одной области решения их. Исследователи иконописания мало принимают во внимание словесное творчество и наоборот. Это отмечали такие столпы, как Н. Лихачев, П. Айналов и Н. Кондаков, произведшие в своей области огромную работу и не успевшие разъяснить частные вопросы русского иконописания: мы и доселе стоим перед загадками, например, образов Софии, имеющей разные иконописные передачи, дающие пути к разному пониманию внутреннего смысла икон. Такой же, в сущности, загадкой стоит перед нами и иконное изображение событий «не своих, а чужих», по выражению Голубинского, забытых на родине их – в иконе Покрова.