Тайны Елисейского дворца

Когда она вошла в храм нежных наслаждений, о которых вспоминала с такой ностальгией, претерпевая яростные атаки супруга, ей показалось, что ей снится сон. На диване сидел Клемент. Опустив голову на руки, он не слышал, как она вошла, но почувствовал запах ее духов и поднял голову.

– Ты? Неужели ты? – спросил он глухим от волнения голосом, принимая ее в свои объятия.

– Нет, я только сон. И ты тоже пригрезился мне. Мы видим друг друга в дивном сне, и это все, что позволил нам император.

– Он сказал тебе это?

– Сказал по-своему, но я ничего ему не ответила. Не хочу менять уклад своей жизни. Я даже имела честь напомнить его величеству об обычаях корсиканского гостеприимства, которые распространяются и на графиню фон Меттерних и ее дочерей.

– А мы с тобой?

– Нам нужно быть еще осторожнее.

– Моя Лаура! Ты не отправишь меня во тьму?

– Она может оказаться чудесной, если мы окажемся там вдвоем.

Вопреки уверениям, полным оптимизма, Лаура понимала, сколь осторожно они должны теперь себя вести, но ни за что на свете не отказалась бы от встреч только потому, что император пригрозил ей немилостью.

– Не будем обманывать себя, – сказал Клемент с глубокой грустью. – Война стала почти неизбежностью. Не надо больше вспоминать о Тильзите, об Эрфурте. Талейран и герцог Отрантский[42] без устали работают на войну. Но больше всего меня удивляет, что бывший епископ Отенский после всех своих демаршей не лишился должности Великого камергера. Он остался и главным выборщиком. И Фуше тоже не лишился ни одной из своих должностей, а заслуживает по меньшей мере изгнания…

Лаура рассмеялась:

– Фуше и изгнание? Император пока не сошел с ума. Отправить Фуше в изгнание – значит позволить ему развязать небольшую личную войну. Он слишком много знает о многих. И в тюрьму его не посадишь – повсюду во Франции у него свои люди.

Конец 1808 года и первые три месяца 1809 года были для Лауры, прямо скажем, нелегкими. Ей удавалось тайно встречаться с Меттернихом – а в промежутках Клемент писал ей длинные нежные письма, – дружить с его женой и дочерьми, которых парижское общество чуралось как прокаженных, быть… скажем, в приличных отношениях с «Котом в сапогах» и поддерживать переписку с мужем, на помощь которому был отправлен Ланн, чтобы наконец покончить с Сарагосой. Ланн обладал государственным умом, и благодаря его стратегии Жюно с присущей ему отвагой и напористостью удалось взять опасный пункт сопротивления – монастырь Санта-Мария-де-Грасиа. Получив поздравление от императора, Александр разрыдался от радости.

А в апреле Австрия объявила войну Франции… Влюбленным ничего не оставалось делать, как попрощаться во время ночи любви.

– Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы найти тебя, – поклялся Меттерних. – Я не вынесу мысли о разлуке и в ожидании буду писать тебе при любой возможности, – прибавил он, протягивая ей чудесный ларчик из сандалового дерева с золотой инкрустацией, в котором лежало письмо на нескольких страницах, браслет, сплетенный из его светлых волос, и несколько рисунков пером, напоминающих о счастливых минутах их любви.

Вскоре он уехал, печалясь, что оставляет жену и детей в качестве заложников. Жюно тем временем получил приказ покинуть Испанию и взять под свое командование резервную армию, расквартированную в Германии. В Париж он не должен был заезжать даже на несколько часов. Однако Жюно не слишком по этому поводу расстраивался, он не сомневался, что в этой кампании будет рядом с обожаемым императором. Словосочетание «резервная армия» не слишком его радовало, но… Но ведь император будет неподалеку!

Через несколько дней после объявления войны Лауру постигло еще одно испытание: рано утром де Нарбонн, ее любимый, дорогой де Нарбонн, пришел проститься.

Сначала она не узнала его. Де Нарбонн сохранил пудреные и завитые буклями волосы по старинной моде, но одет был в генеральскую форму, которая щегольски сидела на нем и его молодила. Лаура смотрела на своего друга с горестным изумлением.

– Вы в армии «Кота в сапогах»?! Представить себе не могу! Думаю, что все сен-жерменское предместье оделось в траур.

– Почти все, – шутливо отвечал он. – Мои знакомые в унынии. Они бы поняли, если бы я получил должность при дворе или дипломатическое поручение… Но я расписался в дружбе с императором, и это смущает… как дурновкусие.

– Я понимаю ваших друзей. Сын Людовика XV оставляет лилии ради имперского орла. Кто бы мог в это поверить?

– Я смотрю на это по-другому – белое знамя с лилиями или трехцветное с орлом – это все Франция, моя любимая родина, и я не буду сидеть в гостиной сложа руки, когда моя страна в опасности!

– Рада слышать это из ваших уст. Говорят, что Австрия собрала армию в пятьсот тысяч человек.

– По этой причине я иду сражаться, – серьезно ответил де Нарбонн. – Будем думать, что незадолго до смерти мне захотелось славы.

– Не самонадеянность ли это?

– Не думаю. А если открыть все карты, скажу: мне очень любопытен император. Уникальный человеческий механизм, и мне не терпится увидеть его в действии.

– Ваше любопытство может стоить вам жизни!