Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги

Но туман развеялся, будто кто-то отдернул занавеску, и все увидели серый строй, медленно спускавшийся с Швивой горки, плавно перетекающий через Узу по настланной наверно еще ночью гати и медленно разливающийся на Кулишках у подошвы Лобненского холма. В центре этой серой массы более светлым пятном выделялась тяжелая пехота, прячущая в своей сердцевине арбалетчиков храмового ордена. Она и шла спокойно и твердо своим плотным квадратом, квадригой, как они любили себя называть, старой ордынской фалангой, выставив вперед копья. Однако наметанным глазом было видно, что шли они медленней, чем надо, и что фаланга забирает немного влево, как бы освобождая дорогу ордынской коннице, и сама в бой не рвется. Неожиданно Мамаева рать остановилась, и зловещую тишину, стоящую над полем, разорвал звук рога, вызывающего на битву поединщика.

– Смотри-ка, не забыли старых обычаев. На Божий суд зовут, – Толкнул в бок Пересвета, Ослябя, – Глядишь, все и решится по Правде.

Тем временем перед строем ордынцев показался витязь на вороном коне. Он обернулся и помахал в сторону красного шатра на Швивой горке, где, как можно было догадаться, восседал Мамай в окружении ближних князей.

– Это кто ж таков? – Спросил опять Ослябя.

– Это Челубей-учитель, когда-то он у Чигиря учился в сотне «Багаз». Потом сам учил искусству боя рукопашного. Считай, последний мудрец из них остался. Темир-Мурза, Железный хан, как его в роду называют. Этот рыцарь ищет подобного себе, я хочу с ним переведаться! – Пересвет выступил из рядов. Поправил на голове темный шелом, покрытый клобуком, и закинул за плечи черный плащ с белым крестом, – Братья, простите меня, грешного! Брат мой, Ослябя, моли Бога за меня! Чаду моему, Якову – мир и благословение!

Герольды, выехавшие с той и другой стороны, расчистили место и, протрубив в трубы, уступили его рыцарям. Челубей и Пересвет разъехались по краям площадки, развернулись, опустили копья и стали ждать сигнала герольда.

Труба заплакала жалобно. Это был не тот сигнал, который привыкли слышать на ристалищах рыцари и дружинники, это был не та песня, которая зовет к славе и доблести. Труба плакала о несчастной доле, о напрасно загубленной жизни, о тех сотнях и сотнях молодых и здоровых молодых парней, что положат голову свою в кровавой усобице родов. Голос ее поднялся на недосягаемую высоту и сорвался оттуда вниз, как падает сокол за добычей, как падает лебедь, когда погибает его возлюбленная.

Кони, роняя пену с боков и злобный храп с трензелей, рванули навстречу друг другу. Копья несли смерть противнику. Рука не дрогнула ни у кого. Оба встретили удар спокойно. Как удар судьбы. И встретив его, тяжело осели в седлах, продолжая нести свое безжизненное тело по инерции, тогда как души их отлетели в Прий и там, обнявшись, предстали пред Богами. Рати затаили дыхание. Божий поединок закончился ничем. Божий суд не нашел правого. Боги дали понять – в этой кровавой каше, которую заварили роды, они в стороне. Они – Боги тут не причем. Это игры больших детей, а в детские игры Боги не играют, как бы кровавы они не были.

Мария в растерянности смотрела на двух коней скачущих по полю. Оба всадника были мертвы. Там в чем ее доля? Если нет правого и неправого. Кто дал ей-то право судить вместо Богов? Она резко повернула иноходца. Прочь отсюда! Прочь! Это не ее поле, не ее сеча, не ее доля!

– Стой! – Раздался в ушах голос Святобора, – Стой! – Эхом повторила Артемида, – Ты им от нашего имени победу посулила! Тебе и в бою с ними вместе быть! Чаша в руках Ариний. Нити в руках Макоши! А слава в твоих руках! И Удача тоже, – Невидимая рука взяла коня под уздцы и подвела его, поставив рядом с конем Дмитрия.

– Ты с нами, Лучезарная? – Увидев ее, спросил Дмитрий, поглубже надвигая шелом.

– С вами, князь! Вот уже гости наши приблизились и передают друг другу круговую чашу. Вот уж первые испили ее, и возвеселились, и уснули, ибо уже время пришло, и час настал храбрость свою каждому показать, – Ответила она.

Опять запела, заголосила труба, жалобным плачем пронеслась по полю ее песня. И никто не мог понять, откуда голос ее льется, потому, как ни один трубач не подносил ее к губам. То архангел вострубил, мелькнуло в мозгу у Дмитрия, и он махнул платком, давая сигнал к атаке. И тотчас Мамай дал свой сигнал. И стегнул каждый воин своего коня, и воскликнули все единогласно: «С нами Бог!»