Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги

Мамай знал, что он соберет под свои знамена новых воинов, готовых всегда откликнуться на зов удачливого темника, годами собиравшего победы и обозы с трофеями. Он знал, что сотни ордынцев маются без дела на необъятных полях Империи и многие из них знают короткую дорогу к его стану. Он корил себя за беспечность и самонадеянность. Надо ж было так, как мальчишка, попасться на уловку этого сопляка Дмитрия и вбухаться всеми четырьмя копытами в заранее расставленную ловушку. Помрак что ли напустила эта огненнокосая Ариния, что рубилась вместе со своими валькириями на стороне Залесского ополчения? Или боги отвернулись от него за то, что начал относится к матерям и сестрам своим, как к наложницам и полонянкам, о чем предупреждали его волхвы, говоря, что добром это не кончится. Еще тогда, когда забрал он гарем у глупого Бегича перед битвой на Воже, да отдал его на потеху свои воинам, а они растерзали девок, как волки, тогда еще старый волхв предупредил его, что не простит ему этого Золотая Баба. Видать ее воительницы и пришли на помощь этому зарвавшемуся Владимирскому князьку. Он хлестнул коня, подумал, что надо будет в Тавриде завернуть к святилищу Артемиды, свезти ей дары и принести жертву на алтаре храма, глядишь, простит Мать Лесов.

Дорога мягко ложилась под копыта коней, пряча в золотистую пыль цокот стальных подков. Давно остались за спиной стволы так нелюбимых им северных лесов, широкие плесы спокойных равнинных рек, несущих свои воды от далеких морей суровых викингов к Сурожскому и Русскому морям, куда и тропили они свой путь. Давно перестал им дуть в лицо сухой ветер степей, и теперь сухость пыльной бури смешивалась с соленым дыханием близкого моря. Дорога петляла между странными, похожими на стол вершинами гор, как бы срезанными острым серпом какого-то неведомого хлебопашца. Чуть отклонившись на встающее солнце, Мамай направил коня в обход ставки южных ханов – Бахчисарая и крепости-монастыря Чуфут-Кале. Мало ли как там отнесутся к бывшему советнику, силой взявшему себе титул хана, и получившего от богов такой удар за свою наглость? Он мог предполагать, что даже если южные ханы безразлично отнесутся к его поражению, то Посвященные, те, что жили в каменных кельях горного гнезда, уж точно доподлинно знают, за что ему такая кара. Потому нет уверенности, что не ждут его там, у подъемного моста с заряженными пищалями в руках воинские дружины монахов-отшельников. Мамай не стал испытывать судьбу, направляя свою ватагу в ущелье, ведущее к Сурожу в обход Качинской долины. Не доезжая Сурожа, они стали станом на склонах горы, напоминающей издалека лежащего медведя. Говорят, ее так и звали местные жители «Медведь-гора», и почитали местом святым. Разбив шатры, Мамай расседлал коня и, упав на услужливо взбитые подушки, приказал подавать питье и еду. Надо было обдумать, куда теперь держать путь? На закат от него стояла Корсунь, раскинувшая свои святые Храмы на подступах к песчаным пляжам. Рядом, чуть за горой, можно было различить серые стены крепости храмовников, издревле стерегущих здесь торговлю по Русскому морю. А еще далее за красно-черным пиком Кара-Дага, даже цветом своим подчеркивающим свою принадлежность ордену, стоял замок приора Братства Бедных Всадников Богородицы на окраине города Кафа. Мамай решил не спешить и все обдумать. Один раз он уже поспешил.

Дружинники сновали по склону, однако все делалось без спешки и вскорости вкруг его шатра вырос целый городок разноцветных кибиток, меж которыми весело полыхал огонь, потрескивая на кривых поленьях вырубленной акации. Над жарким пламенем раскачивались котлы, в которых булькало варево, а на вертелах, аппетитно капая в огонь жиром, жарилось мясо и подстреленные в кустарнике птицы. Стан жил своей кочевой жизнью, жизнью воинов вечно находящихся в походе.