Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги

– Отче. – Ответствовал Олег, – Ему ж укорот сейчас не дать – нового Мамая воспитать. Я готов на мировую идти, но не с уступками и поклонами. Все земли: муромские, пронские, козельские, друцкие, смоленские сейчас за нами смотрят. Князья Литовские Ольгердовичи наблюдают, усмирим ли мы запросы не мерянные нового государя. За круглым ли мы столом сидим, как Мастера завещали или опять он норовит на отца место сесть, как Мономах сидел. Я готов на вечный мир, но пусть он дочь свою Софью за моего Феодора выдаст.

– За Федора…, это который от второй твоей жены Ефросиньи дочки Ольгерда?

– Не хитри, отче. У тебя память мне позавидовать. Это не Фросин сын, а от старшей жены – ордынской царевны. Ты ж это точно помнишь! Не щурься. Так что Дмитрий и с ордынцами породнится, а с литовцами он и так в родне. Да, еще пока не забыл. Ты преподобный напомнил бы Владимиру, что он не токмо Донской, а еще и князь Боровский.

– Ты Олег, намекаешь, на то чтоб он медвежьи законы не забывал…

– А главное что б не нарушал…боком выйдет. Старые роды могут и шею свернуть, не посмотрят, что Храбрым прозывается. Свою волю ущемить не дадут. Не гоже ему вкруг себя врагов плодить. Не плюй в колодец…. Так что ли?

– Мудер ты князь, – Сергий обнял его, – За то люблю. Быть по сему! Приеду вскорости в ранг Совершенных тебя принимать. Братья заслуги твои ценят и сан тебе по праву дают за заслуги твои перед Богородицей. На сем месте, где мы с тобой разговоры ведем обитель, поставишь, наречешь Солочинской. В ней в Храме Рождества Богородицы и схиму примешь. Быть тебе князем-монахом с того времени под именем братским Иоаким.

Вечный мир между Дмитрием и Олегом, развязал руки обоим.

Мария из своего теремка под стенами Зачатьевского монастыря с неодобрением смотрела на все, что вытворяли Дмитрий и Владимир. Не раз запиралась она келейно с княгиней Евдокией, и вела долгие вечерние разговоры. Князь и брат его давно забыли тропинку к ее крыльцу. Но то нимало не заботило Деву Ариев. Пролетом заносило сюда Сергия, когда мотался он, собирая земли вкруг Москвы, да навещал комтуры и к ромы братские. Но Мария сидела в своем углу тихо, как мышь в овине, зачастую даже забывая навещать так любимых ею сестер в обителях, обильно разбросанных по московским холмам над Смородиной-Дон-рекой.

Так бы и забыли про нее и ее дев воинов, но не было покою на базарах и торжищах Великого Новогорода. Не могли спокойно его садки, гости да жиды, смотреть, как растут и богатеют города по Волге-матушке. Напрочь забыли на его ярмарках и широких площадях слово Лучезарной даденное, что не будут, впредь летать по синим волнам широкой реки юркие ушкуи. Забыли внуки Васьки Буслаева, как отпустила тогда она их на берегу заснеженной реки, слово взяв заветное, не трепать города по ее берегам ни зимой на санках легких, ни летом на стружках вертких. Опять собрался ушкуйный Новгород, науськанный ненасытным людом торговым, под вечевой колокол. Опять закричали голоса, о богатстве Костромы и Твери, о сундуках, добром забитых, о девках подросших, ушкуйниками не мятых, о силе и ловкости ватаг новгородских, и о лени и неповоротливости дружин городских. Потонули в бахвальстве и крикливости трезвые голоса, о том, что теперь порядок на реке братские дружины чтут, что у кажного городка и посада стоит обитель отроческая, где мечи остры, а братья быстры. Нет, не услыхали этих голосов на большом торгу, да и колокол вечевой, кем-то раскаченный, заглушил слова трезвые. Полетели по широкой груди волжских просторов ушкуи новгородские. По Волге, по Ветлуге, по Каме. Пожгли Кострому, да Вятку, разграбили Тверь да Торжок. Подлетели к Нижнему Новогороду, взяли город на меч, да сожгли. Крутнулись – взяли Казань и Ярославль, наплевав на ордынский запрет, и пошли по Волге вниз, к Сараю, разбивая и грабя гостей-купцов. Вылетели к Астрахани. Астраханский хан – хитрая лиса. Гостей принял, вином хлебом потчевал. Ночью пьяных избил. Из черепов вкруг стен загородку сделал, пообещал, еще раз ордынский запрет нарушат, колокольню из черепов сложит. Мало будет, сам в Новгород наведается – остаток добрать.

Ушкуйники переждали зиму и стали набирать новую ватагу. Мария не выдержала. Собрала ополчение со всех городков и посадов, взяла малую братскую дружину, посадила на коней сестер вравроний. И, геть к Новогроду. Вспомнили тогда на торжище, кому челом били о прощении своем, кому слово давали. А слово не воробей – вылетит, не поймаешь. Стали мира просить у Лучезарной. Поздно!