Наутро я проснулся поздно, когда солнце стояло уже высоко. Дом, в котором я снял квартиру, находился около самой церкви, прямо над мариной. Какая красота была разлита кругом! Как ослепительно сияло солнце! Нельзя было не выйти и не полюбоваться на окрестную картину. Так как было воскресенье, и так как обедня шла во всем уже разгаре, то около церкви и около дома, в котором я помещался, на церковной площадке, собралось много народа. Толпа стояла такая плотная, что протискиваться через нее приходилось не без труда, лавируя между группами. Стояли сплошь мужчины, женщины все были в церкви — черта чисто итальянская. Пробираясь через эту толпу совершенно мне незнакомых людей, я неожиданно был остановлен чрезвычайно вежливым поклоном какого-то местного буржуа. Молодой еще человек, в прекрасном костюме табачного цвета, в крахмальной манишке, модном галстуке и шляпе панаме, приветствовал меня дружеским поклоном. Я опешил от неожиданности, не соображая, откуда мне сие, как вдруг внезапно
Если читатель продумает глубже все эти мелочи итальянской жизни, то он поймет и еще один факт, нас в то время глубоко оскорблявший. Нас оскорбляло вот что — мы видели, что итальянцы, окружающие нашу колонию, не только не гнушались общением с Инверницци, презренным сыщиком и
Уважать сыщика! Этого еще недоставало!..
Но он вовсе не был сыщиком, шпионом (сыщик, шпион — spia), он был — delegato di sicurezza[75]
, — полицейский чиновник, что далеко не то же самое, что — шпион. Шпион, разумеется, достоин всяческого презрения, особенно шпион политический, — это итальянцы научились хорошо помнить со времен своего революционного Risorgimento (Возрождения)[76], памятью о котором полны все их города и местечки. Даже у нас по соседству, на первом же доме при входе в Лаванью, была прибита мраморная доска с указанием, что здесь скрывался в 1849 году великий Гарибальди, когда он, потеряв свою Аниту в Апеннинах[77], преследуемый австрийскими шпионами и сыщиками, бежал на запад. Здесь он выбросился во время бури, в шлюпке, на песчаную отмель, оказавшись в безопасности[78]. И в Киавари на главной улице есть такая же, даже гораздо большая размерами мраморная доска, на которой трогательно, хотя и несколько напыщенно, рассказано, как и тут несколько дней проживал после невзгод полицейской бури nostro (наш) Гарибальди.А эта легендарная, гарибальдийская «Экспедиция Тысячи», бессмертный подвиг революционных энтузиастов! Она снаряжалась как раз в этих местах, на Ривьере-Леванте. Тут, около Портофино и Раппало[79]
, в горах блуждали заговорщики, сюда причаливали их шлюпки. Они скрывались вот в этих самых хижинах, которые целы и поныне. А отплыли они в Сицилию вон оттуда, со скал Кварты[80], близ Нерви.Тут всё дышит ненавистью к угнетателям. Тут каждый камень вопиет о презрении к предателям и — сыщикам. С ними тогда расправлялись просто, их расстреливали!
Кто же станет теперь расстреливать или презирать полицейского чиновника, — «delegato». Напротив! Это человек всеми уважаемый, на королевской службе!..
Когда Инверницци появился в Кави со времени свидания в Ракониджи, он всюду и всем рекомендовал себя как «delegato». О русских эмигрантах и об их прошлом, о том, что делали они в России, он рассказывал, разумеется, всяческие ужасы. Про кого из нас он не болтал, что это uomo sanguinoso (кровавый человек!), на чей только счет он не ставил целые серии убийств и ограблений. В то время в Милане выходил тетрадями, по печатному листу, роман какого-то Конст. Базарова (русского!), называвшийся «Verso la Siberia», — это была целая сказочная энциклопедия из жизни русских революционеров, с большей примесью Шерлока Холмса[81]
. Читался этот роман нарасхват! А тут, под боком, оказывалась целая колония таких преступников uomini sanguinosi. Как же было не командировать для наблюдения за ними хорошего «delegato»[82]. К этому времени вся организационная сторона русской тайной полиции заграницей уже оформилась совершенно, она имела такой вид, что и в самом деле не могла не импонировать.