Тайны Римского двора

Синьора Нальди, приметив это смущение, пожелала узнать причины, но молодой человек бросил на неё из-под маски такой проницательный взгляд, что было видно, как нижний край лица синьоры, не закрытый маской, покраснел и потом побледнел. Испанец произнёс лишь одно слово, и синьора Нальди, страшно смущённая, снова вошла в свою роль скромной дуэньи. Разговор, если только можно так назвать монолог незнакомца, на слова которого не следовало никакого ответа, продолжался.

Ноемия его боялась, она не могла понять, откуда этот человек знал всё, что касалось её жизни, её положения и её чувств. Нравственное страдание было так сильно, что она чуть не упала в обморок; молодой человек, любезный и предупредительный, понял, что время окончить эту пытку; он сделал вид, что уходит, но перед этим тихим, смущённым торжественным голосом произнёс:

— Поверьте, Ноемия, я вас люблю больше жизни! Я мог бы заслужить и вашу любовь и пожертвовал бы всем для этого. Один неосторожный проступок меня погубил; я искуплю его ценою своего несчастья. Я хотел проникнуть в самые сокровенные чувства ваши, и это мне удалось, но то, что я знаю, для других знать было очень выгодно и важно. Любовь моя принесёт вам лишь опасность и несчастье. Я ухожу. Прощайте, Ноемия, я сожалею только о том, что оставляю вас среди кровожадных и неумолимых врагов.

Слишком удивлённая, чтобы найти какой-нибудь ответ, Ноемия не успела ещё совсем прийти в себя, как испанец был уже далеко и пропал в толпе масок.

Она терялась в догадках, кто этот человек, так хорошо знакомый со всеми мельчайшими подробностями её жизни; тяжёлое предчувствие сжало её сердце.

Итак, думала она, я не могу ступить и шага без того, чтобы туман вокруг меня всё больше и больше не сгущался. Мне поминутно говорят об опасностях, которых я не вижу. А между тем я до сих пор встречаю лишь ласку, нежность и дружбу.

Мой отец, семейство Бен-Саула, отец Сальви, Жюль, синьора окружили меня ласкою и привязанностью, и этот неизвестный покровитель, этот ангел-хранитель, очевидно, посланный мне Божьим Провидением, — это уж не враги, от них я, кроме преданности, ничего не видала.

Ноемия старалась обмануть себя, но не могла возвратить спокойствия, которое, казалось, он неё бежало.

Ничто, кроме неясных намёков, не подтверждало повторявшихся предостережений о близкой опасности, но она понимала, однако, что ей грозит что-то пагубное. Несколько раз девушка замечала скрытый гнев в глазах синьоры, и ей казалось тогда, что эта женщина глубоко ненавидит её.

Эти мысли гнали молодую еврейку от весёлой толпы, шумевшей вокруг неё. Ноемия не принимала более никакого участия в бальных удовольствиях.

Эта внезапная печаль не ускользнула от внимания наблюдательной синьоры, и она употребляла тщетные усилия, чтобы рассеять её, но ничто не могло вывести Ноемию из её оцепенения. Синьора надеялась, что, может быть, весёлый ужин переменит это настроение, и повела Ноемию в столовую, как вдруг в одном из концов залы произошло какое-то смятение. Там только что арестовали маску в костюме разбойника; это был один из знаменитейших бандитов римских окрестностей. Желая тоже повеселиться на масленице, он держал пари, что явится на бал в театр Альберти и протанцует всю ночь, не будучи узнанным. Один из его товарищей, видя, что он выигрывает, выдал его полиции. Во время смятения, при этом происшедшего, Ноемия заметила, что её окружили какие-то личности, говорившие шёпотом, но вдруг маска, закутанная в широкий коричневый плащ, с силой схватила её под руку и вывела из этого круга; нежное пожатие вскоре успокоило её; затем её проводили к столу, уставленному яствами, где она уселась возле синьоры, мрачная и молчаливая, отказываясь от всякого угощения.

Сначала толковали об истории с разбойником; молодой аббат в костюме Фигаро, весь вечер смешивший общество, сообщил, что бандит будет завтра повешен.

Эта новость была встречена взрывами хохота; каждый старался что-нибудь сострить на счёт бедняги, который запляшет завтра в шести футах от мостовой, дамы тоже присоединились к этим милым шуткам, и ужин кончился среди утончённых излишеств римской кухни.

Несмотря на всю свою силу воли, Ноемия не могла преодолеть овладевшей её грусти; она находилась в таком унынии, которое манило её к одиночеству; погруженная в свои мысли, она размышляла о последних событиях своей жизни.

Страстное стремление к свободе и самостоятельности заставило её покинуть семью и броситься без поддержки и руководителя в незнакомый ей свет. Она не могла устоять против любопытства, против овладевшего ею желания узнать всё своим собственным опытом.

Что ж оставалось ей делать теперь, беззащитной, преданной среди этого светского вихря в руки коварной женщины.

Как избегнет она подставляемых ей на каждом шагу козней и засад, о которых она беспрестанно получала, однако, лишь тёмные намёки?

Скоро она оправилась от этого грустного раздумья и подняла высоко голову, сияя лучезарной улыбкой, во взорах блистали восторг и надежда — они, казалось, проникали в будущее, и вся она дышала твёрдостью и решимостью.