Тайны Римского двора

Казалось, девушка прислушивалась к внутреннему голосу, слова которого успокаивали её, в ней вдруг появились сила и энергия, отразившиеся в её кротких, спокойных чертах.

Это происходило оттого, что Ноемия, подобно всем евреям, была фаталисткой, она была твёрдо убеждена, что Провидение когда-нибудь вмешается в судьбы еврейского народа. Дочь Бен-Иакова с раннего детства знала тайные надежды отца на лучшую будущность для своего народа, рассеянного по всему свету, но не разъединённого; она смотрела на старика как на орудие этого восстановления и твёрдо верила, что и сама может послужить общему делу. Таинственный голос понуждал её идти вперёд; считая себя под высшим покровительством неба, она не боялась никаких опасностей и в чистоте сердца полагала, что, узнав искушения, она ещё лучше сумеет устоять против них. Ноемия хотела изучить основательно все слои римского общества; она хотела хорошенько познакомиться с врагом, с которым намеревалась бороться.

Все эти внутренние движения были чрезвычайно быстры у молодей еврейки, она черпала в них какую-то странную энергию, но даже в моменты, когда просыпалась в ней эта нравственная мощь, она не могла вполне освободиться от некоторой слабости. В этом хотя молодом, но уже закалённом сердце была своя слабая струна: в нём жила таинственная любовь, налагавшая на всё поведение Ноемии печать нежной нерешительности, и она чувствовала, что готова всем пожертвовать сладкой мечте, занимавшей её мысли и желания.

Не зная достоверно, что происходило с Ноемией, синьора Нальди всё-таки понимала, что тут было нечто особенное. Встревоженная этим, она боялась, чтобы не разрушились её планы, как вдруг, к немалому удовольствию своему, поняла, что Ноемия вернулась к ней с прежним послушанием.

Даже прежняя донна Олимпия, несмотря на всю свою нравственную испорченность, не могла не привязаться к Ноемии; она была с ней ласкова, не выказала своих опасений и сказала, что опять готовится к новым удовольствиям.

Ноемия приняла это известие со спокойствием, похожим на покорность.

Синьора направилась с молодой девушкой, которую она знакомила с римскими нравами, к театрам, где обыкновенно собирается всё лучшее общество Рима. В Риме на триста тысяч жителей — восемь театров. Театр Valle, где дают оперы — буфф и комедии; Argentina, где представляют оперы и балет; зала Alberti, посвящённая маскарадам; Tordinone, где ломаются неаполитанские клоуны; Capranica, где можно найти и оперу, и трагедию, и драму, и водевиль; Расе — народный театр больших марионеток; Graneri — маленьких марионеток и, наконец, бессмертные Burattini, любимцы Рима.

В этих театрах, как и во всех городах Италии, ложи имеют своих владельцев, у которых высшее общество нанимает их.

Это просто гостиные, где посещают друг друга, пьют прохладительные напитки и говорят больше, чем слушают.

Толпа настоящих зрителей помещается в партере.

Оттуда-то, в особенности в народных театрах, и раздаются возгласы зрителей. Драма идёт среди беспрестанных восклицаний:

— Traditore! — Sia ammazzato il cellerato! — Poverina! — Quanto e cara — Fa corapassione! — Dio, ajutatela!

— Изменник! — Убейте этого негодяя! — Бедняжка! — Как она мила! — Она возбуждает жалость! — Боже, помоги ей!

Эти комментарии общественной чувствительности повторяются в Риме на каждом представлении.

Те же страстные порывистые демонстрации, те же странные заявления бессмысленного восторга мы встречаем и в церквах.

Теперь нам ещё не время останавливаться подробно на чванных религиозных церемониях, с такою гордостью выставляемых Римом; позднее мы ближе рассмотрим их; мы укажем обман, скрытый под их великолепием, и проведём параллель между ними и настоящей христианской религией.

Сегодня последуем за толпой в церковь. В Риме церковные службы (li funzioni della chiesa) посещаются так же охотно, как театральные представления (il serate del tеatrо). Римское население делит свои привязанности между театром и церковью. Итальянцы больше всего любят музыку и пение, и им-то и нужно приписать проявления страстного ханжества, столь далёкого от настоящей набожности; ловкое римское духовенство во все времена умело пользоваться этой страстью к зрелищам и подчинять себе тех, кого они очаровывали.

В Риме бесчисленное множество святых мест и празднеств в их честь, и если б народ не был предан пошлому бездействию, он мог бы сказать, как чеботарь Лафонтена:

On nous ruine en fetes;

нас разоряют праздниками, но он и не думает жаловаться, а, напротив, жаждет всякого религиозного празднества.

Церкви, и без того чрезвычайно красивые и богатые, в эти дни обиваются малиновым бархатом, вышитым золотом и скроенным так, чтобы не скрывать красот здания. Алтарь и кропильницы блестят золотом и серебром; хоры соперничают в совершенстве музыки и пения. В церковь входят при звуках труб и барабанном бое, напоминающих шум фокусников, приманивающих публику; кроме того, каждая церковь выставляет герб своего кардинала со словами: Indulgenze plenarie.