Тайны Востока

Александр Александрович поскакал на горное кладбище, где покоился другой выдающийся ум девятнадцатого века, его друг и великий поэт Александр Грибоедов. Долго стоял Бестужев над могилой великого человека, и по его лицу струились неудержимые слезы.

Он вдруг почувствовал, как его обдало чем-то холодным и неприятным, словно на него подул ангел смерти. Совершенно опустошенный, вернулся он домой и долго сидел над чистым листом бумаги. Писать ни о чем не хотелось, и он вспоминал свою жизнь. Она распадалась как бы на две части: петербургскую и кавказскую. Первую знали все. Она была на виду. Обычная офицерская жизнь, писательство, участие в восстании декабристов.

Он вспомнил далекий и холодный Якутск. Время казалось там замершим, и он не сомневался, что проведет всю свою оставшуюся жизнь в леднике, пока его не опустят в вечную мерзлоту. Но судьба решила иначе, ему удалось вырваться из ледяного плена и попасть на горячий во всех смыслах этого слова Кавказ.

Жизнь сразу же изменилась, как изменилось и его творчество. Иными глазами он смотрел теперь и на само бытие. Впрочем, иначе в условиях, где «жизнь человека постоянно висит на волоске», и не могло быть. Но именно здесь, на Кавказе, он зажил полнокровной жизнью. Его жизнь, а вернее, как он теперь понимал, существование в Петербурге была ограничена манежем, казармой, балами и бесконечными разговорами о будущем России. Он желал гибели императорской семьи, но никогда не был идейным теоретиком декабризма и даже не представлял себе, что надо делать в России после уничтожения царской семьи. Да и к декабристам он примкнул не из-за идейных убеждений, а только для того, чтобы хоть как-то скрасить унылую столичную жизнь.

На Кавказе все было иначе. Здесь шла самая настоящая война, каждый день он был вынужден принимать важные решения, общаться с солдатами, горцами, казаками и жителями окрестных городов и селений. И никогда не мог знать наверное, ляжет ли он спать сегодня в свою постель или останется в каком-нибудь ущелье с дымящейся раной в груди.

Конечно, бывшему адъютанту герцога Вюртембергского было тяжело. Офицеры ненавидели его и гоняли как только могли, его постоянно обходили при назначении первого офицерского звания, переводили с места на место и при первой же возможности слали в столицу донесения о неосторожных словах ссыльного писателя. Да и Дербент оказался таким серым и жалким местом, что при виде своего убогого жилища Бестужев только сжимал в бессильной злобе кулаки. Он писал в 1833 году своему приятелю журналисту Николаю Полевому из этого «самого печального места на свете»: «Конечно, для нашего брата очень невыгодно, что судьба мнет нас, будто волынку для извлечения звуков; но примиримся с ней за доброе намерение и примем в уплату убеждение совести, что наши страдания полезны человечеству, и то, что вам кажется писанным от боли, для забытья, становится наслаждением для других, лекарством душевным для многих».

Но не все было так плохо, и в другом послании он писал: «В судьбе моей столько чудесного, столько таинственного, что и без походу, без вымыслов она может поспорить с любым романом Виктора Гюго». И ничего удивительного в этом противоречии не было. Бестужев был натурой страстной, увлекавшейся, постоянно искавшей приключения, и в этом он чем-то напоминал Грушницкого из «Героя нашего времени». Он тоже был романтически настроенным разжалованным офицером, но его поведение, умение вести себя в самом изысканном обществе и даже сшитая у лучшего портного из тончайшего сукна солдатская шинель производили впечатление на всех, кто имел с ним дело. «Редко можно найти в одном человеке, — говорил сам Александр Александрович, — как во мне, столько здравого разума и столько безумного воображения вместе».

И, конечно, он был по-своему счастлив, попав на столь богатый для воображения поэта и романтика Кавказ, что роднило его с другим великим поэтом России Лермонтовым. Как и тот, он участвовал в самых рискованных предприятиях, первым врывался в завоеванные крепости и аулы и отдавал предпочтение не штыку, а очень удобному в ближнем бою оружию горцев: шашке, кинжалу и английскому пистолету. И даже после того, как он снова был произведен в офицеры, в походы и набеги Бестужев ходил в папахе, черкеске и мягких сапогах-ноговицах. Увлеченный и по-своему очарованный Востоком, он собрал богатую коллекцию драгоценного восточного оружия и особенно дорожил базалаевскими клинками.

Война продолжалась, и неугомонный писатель постоянно искал самые рискованные приключения, а когда друзья делали ему замечания, он только пожимал плечами. «Что делать, таким я уродился и успокоюсь, как видно, только в могиле…» В его мятежной и романтической душе уживались два чувства, с какими он шел по жизни. С одной стороны, он любил и воспевал свободу, и в то же самое время с поразительным хладнокровием расправлялся с этой самой свободой в горах Кавказа!