А дальше началось… Следующий экзамен был история, потом сочинение. Пришла Майя и сказала: “Алена, Ника сочинение не напишет”. – “То есть как это не напишет? Она замечательно владеет словом”. А Майя говорит: “Дело в том, что у нее такая скоропись, которую никто не разберет”, – и дала мне ее тетрадки. Я схватилась за голову, думаю: “Все, это конец”. Так было и во ВГИКе, где Ника была вольнослушательницей, потому что не написала сочинение. Я спрашиваю: “Что делать? У тебя есть все ее регалии?” Она отвечает: “Есть газеты, книга, еще что-то…”
А в этот момент уже идут экзамены: первый – история, и все абитуриенты стоят возле основного здания университета. Ника стоит там же, а я в это время бегу к нашему ректору Леониду Павловичу Богданову, замечательный был человек! Прибегаю и говорю: “Вот такая ситуация: у меня девочка, у нее есть такие-то премии, даже та, которую получила Ахматова”. Он на меня смотрит с удивлением и говорит: “Алена Александровна, почему вы ко мне раньше не пришли? Мы бы ее сразу зачислили без экзаменов. Такие дети имеют право на зачисление. Сейчас же заберите девочку, чтобы ее никто не видел и чтобы она ничего больше не сдавала”. Я бегу к Нике, а она обсуждает билеты по истории. “Иди сюда, – говорю ей, – мне надо что-то тебе сказать”. Она испуганно подходит: “Чего ты?” Я говорю: “Сейчас тихонечко садишься в автобус, едешь ко мне домой, сидишь и ждешь меня”. – “А как мне сдавать?” – “Никак, я тебе потом все объясню”. На этом эпопея с поступлением закончилась».
Привожу приказ № 712 по Московскому государственному университету культуры, датированный 4 августа 1994 г.;
«Когда Ника поступила, – продолжает Галич, – она сразу же уехала на похороны дедушки. О нем она говорила мало, но когда я сама тем же летом отдыхала в Ялте, обстановка у Ники дома была достаточно напряженная. Она любила город, но не любила бывать дома. Я застала еще приличный период, когда был Костя, который умел ее утихомиривать». В одном из интервью Галич так описала Нику-первокурсницу: «Обычная девочка, в обычных джинсах, с очень симпатичной физиономией, улыбчивая, приятная… Однокурсники тоже не сразу разобрались, кто рядом с ними – она никак не подчеркивала, что вот, мол, я Ника Турбина, а вы, неучи, меня не знаете. Ее это просто не волновало, в ней была редкая непосредственность и открытость. Гоняла я ее, как всех, и ревела она, как все…»[218]
.Так же как в школе, Ника ничем не отличалась от своих соучеников. Иногда, по словам Галич, Ника выбирала себе подруг, которые к ней пристраивались, и была падка, как всякая женщина, на лесть и доброту. Но была лишена заносчивости, и это притом, что у нее за спиной был художественный фильм, где она очень хорошо снялась. «Она мне долго об этом не говорила, – вспоминает Галич, – я увидела его, позвонила и спросила: “Ты почему мне не сказала?” – “Да ну, это я так…” – “Очень хороший фильм, ты отлично смотришься. Надо просто что-то делать с улыбкой”. У Ники несчастье было: очень нехорошие зубы, они чуть-чуть наезжали друг на друга, и она научилась улыбаться так, чтобы зубов видно не было. Я сказала: “Никуша, мы вместо того чтобы покупать тряпки, будем откладывать деньги и сделаем тебе передние четыре зуба, потому что, если ты хочешь поступать в настоящий театральный вуз, их обязательно надо исправить».
Это лишний раз доказывает, что, когда Ника была ребенком, родные ею не занимались. Неужели трудно было отвести девочку к стоматологу и выровнять ей зубы, тем более самые видные – передние? К тому же в восемь лет Нику знала вся страна, у нее брали интервью, а она стеснялась отвечать на вопросы. Этот дефект остался у Ники на всю жизнь. Посмотрите на ее фотографии от детских до взрослых – на подавляющем их большинстве Никуша либо со сжатыми губами, либо со слегка растянутыми в улыбке, но все равно сомкнутыми.