Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Он с палочкой ходит, – отстаньте,
Что сделал вам старый солдат?!
Ведь он, как и прежде, в десанте.
Прицельно орудья палят.
Разбитый хрипит медсанбат…
То был непридуманный ад,
Который не мнился и Данте [291]

.

Но и в мирное время поэту приходилось не легче. Не зря, обращаясь к Богу, он писал:

Зачем не дал достойно умереть
На поле брани?
Зачем меня калечно ранил,
В больницу запер, точно в клеть?
И сердце, вдребезги больное,
Измучили жена и дочь.
Мой Бог, прошу в одном помочь:
Верни меня на поле боя
В десантную, взрывную ночь.

Но более всего поражают стихи Никаноркина, адресованные некогда безумно любимой жене. К примеру, такое:

Обнимаю тебя,
Хоть и знаю,
Что лишь платье твое
Обнимаю.
На губах не любовь —
Помада.
Может, так мне
Оно и надо.

И еще одно стихотворение тому же адресату:

Не хочу,
Чтобы ты мне закрыла глаза
В смертный миг.
Пусть накроет гроза,
Ливень, град.
Пусть расхристанный сад
На поминках моих
Бросит кисть винограда —
Это будет награда
По дороге мне
В рай или ад.

Наконец совсем страшные строки:

Все чаще от ближних бегу —
Не по своей воле.
Так превратиться могу
В перекати-поле…
Забуду любовь былую
И с ветром напропалую
Помчусь по шляхам чумацким.
И радоваться надо,
И сердцу не будет износа,
Даже если на автостраде
Попаду под колеса.

Конечно, эти стихи не публиковались, но они писались больным пожилым человеком, живущим более 40 лет с осколком в легких, к тому же вне дома и семьи. Однажды он так описал свое состояние: «Кровохарканье, точно зарево, / Мне подушку зловеще зáлило». Если Никаноркину в чем-то и повезло, то в том, что он был писателем и что в Ялте находился Дом творчества, куда он мог уйти, спасаясь от семьи. А вот Нике уйти было некуда.

Никто поныне не знает, что Анатолий Игнатьевич, который как-то назвал себя «сверчком в диссидентской бочке Диогена», в советские времена позволял себе столь смелые строки:

Да, все мы повинны
В том, что молчали,
А наши знамена
Заметно линяли.
Повинны.
Как мы, исполины,
Терпели пигмеев,
Не гнали их в шею
С вершин Мавзолея?!

И, конечно же, до последних дней для него родной Донбасс был стократ дороже Крыма. Об этом Никаноркин замечательно написал: «У меня есть такая жилка – / Все отдать за кусочек угля. / Да, бывает южная ссылка, / Но негреющая земля».

Немало в моем архиве и белых стихов Никаноркина. Изучив его творчество, могу с полной уверенностью сказать, что Анатолий Игнатьевич мог быть автором или соавтором ряда Никиных стихов, а вот редактором их, конечно, далеко не всех, был однозначно. Основанием для этого служит рукопись неизвестного поэта, обнаруженная в архиве Никаноркина с его профессиональными правками.

И еще об одном. В творческо-поэтической семье Никаноркиных – Карповых – Торбиных происходил вполне естественный взаимообмен мыслями, образами, строками. Но чтобы это касалось целых стихотворений или отрывков из них, представить трудно. Вместе с тем такие случаи имели место. Так, например, две первые строфы приведенного в конце главы 4 стихотворения Светочки «Ты знаешь, я уже боюсь усталости» почти не отличаются от стихотворения Никаноркина:

Ты знаешь, я уже привык к усталости,
Но как привыкнуть к подступившей старости,
К пустой квартире, как вокзалы, гулкой,
К топтанью с костылем по переулку?
Черствеет сердце, как мои ладони,
Хотя и радует весенний гул.
Но мимо, мимо пролетают кони,
И Сенька-кучер даже не кивнул.

Не сомневаюсь, что изначально это написал он о себе, к тому же у него есть отдельное стихотворение «Сенька-кучер». А Светочка могла запомнить какие-то строки, или Анатолий Игнатьевич разрешил ей их использовать, что она и сделала, дописав две строфы.