Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Ничего не имею против Павлова как редактора. Но зачем, спрашивается, нужно было просить меня редактировать отредактированное? Правда, там работа все же нашлась, и немалая, но сам факт, что до меня, готовившего рукопись к изданию, ею втайне занимался кто-то другой, вызывает чувство, похожее на брезгливость. Это был принцип Никиныих родных: и вашим и нашим. Пришел или приехал кто-то, предложил свои услуги, помог продуктами или деньгами – можешь посмотреть Никин архив; пришел другой не с пустыми руками – получи в подарок книгу Ники, третий – ее фотографию и т. д. Я у Майи и Карповой был на особом счету, и потерять меня, как издателя и спонсора, они боялись. Очень точно о них сказала Лера Загудаева: «Они были заискивающие». Лучше не скажешь.

Вместе с тем я ничуть не сомневаюсь, что многие добрые и теплые строки из записок, которые я цитировал на протяжении всего повествования, – за Никой. К примеру, о Юлиане Семенове («Я в Ялте»); о подруге Инне («Будут прорастать мои мысли на земле…»); о Саше Миронове («Иногда стараюсь понравиться», «Смотрю – усталые глаза», «Доверяю ему»); о родных («Думаю о вас», «Детские занятия на скрипке…», «Когда поднимется луна…»). Хотя записки о родных содержат некоторые фразы, которые Ника однозначно не написала бы. Скажем, такие: «Еще беда свалилась на страну. И бабушка с безумными глазами мечтала в бой за родину идти»; «Бабуля постоянно решала проблемы государства – кто за, кто против. Дома все были патриотами». Все это слова Карповой, которая от имени Ники так же, как Майя в стихах, писала о себе самой в прозе. Такие места сразу бросаются в глаза и сеют неверие в автора, хотя цель их написания была иной. Попросту говоря, мысли Ники, пусть они заняли бы 20 страниц, а не 100, разбавлены тем, о чем она не думала, а если и думала, то иначе и не обязательно это записывала. Поэтому эффект от дополнения обеих посмертных книг Ники неопубликованными стихами и записками получился обратный. Сожалею, что причастен к этому, хотя поступал из лучших побуждений, совершенно не зная того, о чем поведал в данной части книги.

«На закуску» привожу весьма важное мнение Алексея Косульникова, близко знавшего Нику последние семь лет ее жизни, небезразличного к ее судьбе человека и талантливого журналиста.

Очевидно, что это писал один и тот же человек. Или, скажем чуть аккуратнее, это создавалось одними и теми же людьми. Кто они – вопрос. С одной стороны – этот истерический пафос, который усугубляется инверсиями слов в предложениях. То, что надо бы читать вслух с завываниями или же, напротив, замогильным голосом а-ля Бродский. Это на Нику очень похоже. С другой стороны – я совершенно не могу представить себе, как, когда и куда она это пишет. В блокноты? Да, они изредка появлялись – Ника пыталась записывать какие-то дела, телефоны, но все время терялись. Когда: вечером? Утром? Просто, когда нахлынуло? Для этого же нужен карандашик какой-никакой, сесть, открыть, выдохнуть, начать писать, войти во вкус, потом – вовремя остановиться… Все это, напротив, совсем на Нику не похоже. Впрочем, в последние годы я видел ее примерно в одно и то же время – ближе к вечеру – и всегда слегка поддатой. И потому не знаю, что она делала утром и днем. Об этом, наверное, мог бы рассказать Миронов, но он ведь соврет недорого возьмет.