Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

К тому же очень странно, что Ника мне вообще никогда даже не намекала о существовании чего-то такого дневникового, хотя вроде говорила многое, почти все, а тут – что скрывать-то, собственно? Напротив, гордиться надо бы, творчество какое-никакое… И то, что оно всплыло несколько лет спустя после гибели, в машинописном варианте, без дат, столь естественных для дневника, конечно, подозрительно вдвойне.

И все же не думаю, что сама Ника к этому произведению вовсе непричастна. Там она есть, пусть не целиком и не во всем. Единственное, что приходит в голову – это литературная обработка каких-то разговоров, скорее всего, полупьяных. Сначала я подумал, что это бабушка могла бы их конспектировать, у них ведь были достаточно нежные отношения, не то что с Майей. Впрочем, по телефону они говорили редко, поскольку телефон почти всегда был отключен за неуплату. Потом пришло в голову, что это сам Миронов мог записывать их разглагольствования за стаканом. Но опять же: как? когда? прямо тут же или утром? советуясь с Никой или втихаря? В общем, не знаю. Странновато это. Заниматься углубленным текстологическим анализом я как-то не готов, тем более, что сравнивать не с чем – только стихи между собой и эти фрагменты со стихами.

Наконец об оригиналах записок. Те из них, которые были написаны Карповой, давно уничтожены и искать их нет смысла. Что касается записок Ники, то, возможно, какие-то из них были в ее пропавшем блокноте со стихами, о котором говорила Минина. По свидетельству Александра Журавлева, у Ники был блокнот (может, иной), в котором она вела записи типа дневниковых. Вспомним также эпизод, когда после смерти Ники Миронов поднимался по лестнице в их подъезде и встретил Алену Галич и какую-то женщину с полной сумкой бумаг, которые сыпались из нее на ступеньки. По словам Галич, с ней была Светлана Азарова. «Да никаких документов и бумаг мы не брали, – говорит Алена Галич. – Господь с Вами! Никаких записок не было. У меня есть записки, которые Ника писала мне лично, обещая больше не пить».

Одно из двух: либо Миронов не узнал Азарову, либо там была не она, а другая женщина. Во втором случае могу лишь предположить, кто она. Я знаю ее заочно и не раз говорил с ней по телефону. Возможно, она, как собака на сене, сидит на том немногом, что оставалось в Никиной квартире. А когда я позвонил ей и в разговоре сказал, что записки писала не Ника, так как не видел ни одной из них в оригинале, моя собеседница выдала себя, твердым голосом заявив: «Пока вы не увидите оригиналы, нечего говорить. Вы согласны, ведь так?!» Казалось, она убеждена в этом, зная, что оригиналы я не найду, так как они у нее.

Здесь уместно свидетельство Бурыкина: «Шел второй год после смерти Ники, и возникла сложная ситуация. По-моему, от Галич, поскольку мы с ней тогда общались, я слышал, что она забрала у Майи записки Ники, а затем Майя (такая-сякая, она не имеет права) утащила их у нее, и они пропадут. Речь шла, как я понял, не о стихах, а о прозе. И что Майя их все-таки забрала». Это подтверждает и Марина Корец: «Говорят, она (Майя. – А.Р.) забрала из Москвы Никины дневники, ее стихи, записанные на обрывках бумаги». Надеюсь, что после прочтения этой книги те, у кого, быть может, хранятся оригиналы стихотворений и записок, или знают что-либо о их судьбе, откликнутся и опубликуют эти важные свидетельства в пользу Ники, даже (тем более), если они будут расходиться с мнением автора.