Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

А у Ники был переходной возраст, всегда сложный и опасный, о нем она так говорила: «В 13 лет человек ломается, и не важно, чем он занимается: выращивает цветы или пишет стихи. Началось время выживания». Она как в воду глядела: ей в Москве пришлось выживать в полном смысле этого слова. Об этом времени, спустя годы, она рассказала Л. Шершневой в один из приездов в Ялту: «Да, в те годы я пережила сложную эмоциональную и психологическую нагрузку. Поняла, что люди считают себя повелителями, а на самом деле они уничтожают мир. Спасают мир дети. У вас бывало такое: знакомитесь с кем-то – и остается ощущение легкости и восторженности? В таких случаях говорят: он, как ребенок! Это люди, пройдя свой так называемый переходный возраст, остались людьми, но не сломались, столкнувшись с безнравственностью взрослых. В этом трепетном возрасте нужна атмосфера, которая не унижала бы человеческое достоинство. Я, как и многие мои сверстники, столкнулась с мимикрией[149]. Честно говоря, добра ради добра не встречала: или честолюбие, или корысть».

Находиться рядом с Никой постоянно не мог никто. Поэтому она порой «делала много ошибок, дулом направленных на себя». Иногда это было осознанно, иногда – нет, но часто – знаком протеста против того, что ее бросили родные и как поэта забыли, печатали не ее стихи, а сплетни о ней, не приглашали на выступления и съемки, избегали общения и не отвечали на телефонные звонки. Точно ее и не было. «Со мной действительно непросто, – признавалась она. – Как правило, меня терпят, но не принимают». Карпова оправдывалась: «Майя поехала в Москву, чтобы освободить меня, подвернулась ситуация. Жалко, что я не уделяла нужного времени Никуше, а уделяла этой за…банной работе. Ника была такая чуткая в доме, прислушивалась к нашему настроению, утешала нас». Но все это осталось в прошлом.

Сбывается предсказание подмосковного профессора о том, что до 13 лет будет писать стихи, а потом станет неуправляемой. «Ника очень изменилась, – с болью говорила Майя. – Это был ребенок, который писал стихи, болел своими болезнями, жил в своем замкнутом кругу. Сейчас продают детские яйца киндерсюрпризы, внутри которых подарок спрятан. И вот жил этот подарочек там. Когда ей исполнилось 13 лет, коробочка раскрылась, и оттуда выскочил чертенок. Такой неожиданно взрослый. Нам с ней стало очень сложно, с ней начались беды: Ника резала себе вены, выбрасывалась из окон, пила снотворное, ей было страшно. Я так понимаю, что ей было страшно входить в жизнь, в которой она оказалась… У меня просто сердце разрывается. Иногда единственное желание – взять кувалду и стукнуть ее по башке. Но когда я смотрю, как она работает в зале и когда она “забирает” зал “Останкино”, я думаю: “Это не моя дочь!” А утром она просыпается, и я хочу ее убить. Потому, что она пьет водку. С другой стороны, она взрослый человек, и она имеет право делать все, что хочет, и не спрашивать меня. Жизнь связала нас в такой тесный узел, и это заставляет страдать нас всех, – ее в первую очередь…» Это цитата из упомянутой ранее статьи Светланы Макаренко.

Спустя много лет Майя то же самое выразила короткой фразой: «В одну секунду я получила бандита, который все рушил». Казалось бы, если Майя видела и понимала, что творится с дочерью, то должна была помочь ей справиться с возрастными трудностями. Любыми усилиями и путями. Но сделано этого не было, и Ника, оставшись один на один со своим взрывным взрослением, сдалась ему почти без боя, а затем, увлекаемая течением жизни, неслась по ней все дальше от берега Благополучия. Такое, кстати, случилось с ней не впервые: когда пятью годами раньше восьмилетнюю Никушу бросили в море Славы, Майя, стоявшая на том самом берегу Благополучия, должна была помахать ей рукой – мол, плыви обратно, помочь ей вернуться оттуда, где ее захлестывали волны восхвалений. Но Майя с радостью смотрела на этот бушующий шторм, не понимая, что волны идут не только к берегу, но и от него, и тогда море Славы превращается в море Забвения.

«Я в 13 с половиной лет ушла из дома и больше не возвращалась. А по хозяйству – и посуду мыла, и стирала, и с собаками гуляла. От каких-то ударов бытовых любой нормальный родитель, который себя уважает, естественно, своего ребенка будет оберегать. Зачем же его кидать под колеса машины?» Это она говорила о себе, не понимая, как жить дальше, если все этапы восхождения к поэтическим вершинам остались позади и нет не только средств к существованию, но и умения их заработать. О самостоятельной жизни не могло быть и речи.

Небольшой комментарий Бурыкина к приведенным выше словам Ники из ее интервью М. Назаренко: «В Москве она с самого приезда шаталась по разным домам и ночевала дома через день – но это не уход, все же стабильно она как бы жила дома. Так что об “уходе в 13 лет” – скорее всего, Ника имела в виду тот краткий период, когда “пошла по рукам” весной 1988 года».