Тайный дневник Натальи Гончаровой

Я торжественно вошла под звуки органа. Михаил Глинка, большой друг Александра, сочинил специально для нас свадебный марш. Несколькими годами позже, в 1836-м, он включит его в свою оперу «Жизнь за царя». Даже выбор этой музыки послужил еще одним поводом для размолвки с матерью, которая непременно желала, чтобы исполнялся струнный квартет Разумовского сочинения Бетховена – ведь мать утверждала, что щедрый меценат Разумовский был ее родственником. Они могли поссориться из-за любой мелочи.

Александр для празднования нашей свадьбы выбрал месяц май… но мать со своими суевериями напомнила ему, что «май» означает «маяться», то есть мучиться! Примета гласила, что «в мае жениться – всю жизнь маяться». Но и февраль оказался не лучше.

В момент, когда мы должны были обменяться кольцами, Александр повернулся ко мне и меланхолично улыбнулся; что тревожило его в ту секунду? Смутное будущее, малая надежда на счастье?

Он взял мою руку и вдруг, в последнее мгновение, когда он уже готов был надеть обручальное кольцо мне на палец, оно выскользнуло и ударилось о мраморный пол со звоном, слышным даже в глубине церкви. Взволнованный священник побледнел, смущенно глянул на Александра; тот нагнулся подобрать кольцо, но, поднимаясь, задел аналой с крестом и тот рухнул… потянув за собой свечу, которая тоже упала и погасла! Протоиерей совсем растерялся и, запинаясь, произнес ритуальное благословение; все присутствующие остолбенели! Если для меня это был исторический день, то Александр все воспринимал по-другому; мрачный, напряженный, он, казалось, видел в нем предзнаменование и готовился к встрече с доктором Гильотеном, изобретателем адской машины.

Александр так никогда и не забыл того происшествия: в его романе «Дубровский» Марья Кирилловна, главная героиня, тоже роняет священное обручальное кольцо, которое должно было соединить ее с разбойником Дубровским.

В церкви все присутствующие разразились дружным хором неистовых восклицаний:

– Аллилуйя, аллилуйя!

Я пришла в себя и поцеловала Александра под шквал аплодисментов.

* * *

Что касается воспитания чувств, меня всегда держали на голодном пайке! Я ничего не знала о женской чувственности – лишь то, что удавалось почерпнуть из книг или из рассказов служанок. Могла ли я даже представить ее себе? Все мои познания об отношениях мужчины и женщины основывались на прочтенных французских романах; произведение «Красное и черное» некоего Стендаля добралось до Москвы год назад; эта книга сильно на меня подействовала.

Я даже не буду упоминать «Опасные связи» Шодерло де Лакло, появившийся в России более двадцати пяти лет назад; его мы с сестрами тайком зачитали до дыр.

Я опасалась чувственного желания как незнакомой, непреодолимой, безнравственной силы, вроде той, что толкала мадам Реналь к Жюльену Сорелю; в моем случае – к Жоржу Дантесу.

Запретная любовь с неодолимо притягательным привкусом греха; разница только в том, что мои отношения с Дантесом оставались сугубо светскими, однако я в полной мере пережила те волнения и укоры совести замужней женщины, которая мечтает нарушить обеты.

Я ничего не знала о жизни супружеской пары и не могла ее себе представить. Для Александра это стало важной вехой, означающей конец его бурной холостяцкой жизни; с точки зрения общества, он «остепенился», поставив точку в разгульном, свободном, буйном и беспутном существовании. Мы оба замыслили и сотворили невозможную любовь. Александр идеализировал мою красоту, а я осваивала новый мир… Отныне я была госпожа Пушкина. Моя девичья фамилия Гончарова исчезла, и я вместе с ней! Я должна была свыкнуться со своей новой личностью. Иногда, когда меня называли моим новым именем, я не откликалась, мне казалось, что обращаются к кому-то другому.

Александр спрашивал себя, был ли его поступок данью моде или же продиктован необходимостью. Для него это не было проявлением любви, скорее расчета; речь шла о чем-то вроде торгового соглашения, вдохновительницей, автором и организатором которого была моя мать.

Мать все продумала и устроила, пусть даже ради осуществления своей мечты – обеспечить дочери роскошную свадьбу – она без колебаний за несколько месяцев до церемонии всячески давила на Александра, практически истощив его средства. Каждую неделю она придумывала новые расходы, изобретала траты; ее требования и капризы становились настолько невыносимы, что мне казалось, будто Александр вот-вот все отменит. Тайком я сочинила одну присказку, которой по секрету поделилась с сестрами, и она их повеселила; я повторяла ее как детскую считалку: «меня мать продала, а Пушкин купил… меня мать продала, а Пушкин купил…»

А дальше мне предстояло столкнуться с мужской животной натурой Александра…

В моих девичьих мечтах Александр был окружен аурой поэта, которым восторгались все женщины; я воображала мужчину очень деликатного, очень нежного, трепетно относящегося к моему целомудрию и юной невинности…