Тайный дневник Натальи Гончаровой

– Вы меня окончательно сразили, моя прекрасная Юния, – с улыбкой заявил Александр.

Среди придворных одни, пуритане и лицемеры, возмутились этими александрийскими стихами; другие же, так ничего и не понявшие, пришли лишь для того, чтобы дать себя убаюкать расиновской мелодичностью, чья сладострастность ласкала их чувства.

Сила намека куда красноречивее, нежели все, что проговаривается открыто; в этом, безусловно, и заключается могущество эротики! Я поняла, что запретное желание не могло бы найти лучшего, более полного выражения, чем в этих стихах.

В нашем обществе такие желания оставались скрытыми и не смели обнаруживаться въяве. По этой причине все чувства и страсти проявлялись обиняком; этим и объяснялось горячее увлечение мужчин балетными спектаклями, вызывавшими бури аплодисментов и крики «браво, браво, браво!».

Длинные затянутые в трико ноги изумительных балерин Каменного театра будоражили куда больше, нежели демонстрировали в действительности; соблазнительных пачек и откровенно вольных до двусмысленности поз танцовщиц было вполне достаточно, чтобы удовлетворить мужское нездоровое любопытство и вызвать эротичный трепет, при том что даже самая суровая мораль не нашла бы повода для упрека.

При любых обстоятельствах двор сохранял неколебимую сдержанность; ничто нельзя было выставлять напоказ… Суверен, подобно мраморному сфинксу, был тому блистательным символом; он никогда не выказывал никаких чувств; спокойные, непроницаемые, безмятежные придворные наблюдали за императором и вели себя в соответствии с тем, как держался он сам. Царь задавал ритм биению сердца империи.

Хорошим тоном считалась аристократическая сдержанность, что бы ни случилось, даже при самых трагических событиях. Император подавал пример: так, когда ему доложили об окончательных результатах расследования по делу декабристов, он просто и совершенно спокойно сказал:

– Я поступил крайне милосердно: из ста тридцати одного заговорщика я сто двадцать шесть сослал в Сибирь и лишь пятерых приговорил к смерти…

Он специально вырабатывал в себе некую нечувствительность; его панцирь делал его непроницаемым для всего; в этом была и его сила, и его слабость.

* * *

Возвращаясь к моему замужеству, должна сказать, что если для моей матери оно стало неоспоримым коммерческим успехом, то Александр относился к нему как к прекраснейшему охотничьему трофею среди прочих его побед, которым он вел учет. Все имена тщательно вносились в реестр, которому он дал название «список МЕФИСТО». Он не без оснований выбрал подходящее слово… а я решила показать ему, что такое настоящая «дьявольская» победа!

Александр редко проявлял сочувствие, когда я грустила или была в смятении, – он этого просто не замечал. После каждой ссоры он искал примирения и готов был все отрицать и идти на любые уступки, но не для того, чтобы понять, в чем причина наших расхождений, и найти выход, нет, он преследовал иной интерес. Его торопливое желание заключить мир диктовалось единственно нетерпеливой жаждой физического обладания. Дабы добиться своего и удовлетворить свои инстинкты, он был готов на любые уступки, любое малодушие.

Я не раз удивлялась, как столь умный и гениальный человек, совершивший коренной переворот в русской поэзии и литературе, смеющий говорить о политике с государем и противоречить ему, так вот, как подобный мужчина мог влюбиться в шестнадцатилетнюю девчонку, какой я была, когда он впервые меня увидел. Когда мои самые близкие подруги или же несчастливые поклонники задавали мне вечный вопрос – почему вы вышли замуж за Александра Пушкина, я могла лишь пожать плечами в ответ и тяжело вздохнуть; мне было стыдно раскрыть правду. В глубине души мне всегда казалось, что я стала послушной мученицей, жалкой ставкой в мошеннической сделке.

Пеняла ли я на мать? Нет; на ее месте, чтобы спасти семью, возможно, я поступила бы так же. Меня ранило другое: полное отсутствие чувств и переживаний с ее стороны, та черствая холодность, с какой она вела торги.

По каким объективным причинам Александр выбрал именно меня?

Когда я перебираю его письма, то нахожу в них лишь литературные экзерсисы, которые он посылал каждой из своего донжуанского списка. Достаточно заменить одно имя другим; позже я получила тому эпистолярное доказательство. В очередной раз он вообразил себе новую идиллию, только теперь этой идиллией оказалась я!

Огромное число тех, кто пал его добычей, служит подтверждением, что его влекла не любовь, а ИДЕЯ любви!

Мсье де Лафайет, мой учитель философии, без сомнения, отнес бы его к платоникам…

10. Ты и вы

Однажды утром, через два дня после нашей свадьбы, меня ждал сюрприз: проснувшись, я увидела у себя на кровати чудесную алую розу, а при ней стихотворение «Ты и Вы». Александр особо подчеркнул, что написал его для меня, и я была очень тронута; мужчина постоянно писал мне стихи, и какой мужчина, величайший поэт России, Александр Сергеевич Пушкин! Мне исполнилось всего восемнадцать лет; какая новоиспеченная супруга не была бы очарована, получив столь романтический подарок наутро после брачной ночи?