Тайный дневник Натальи Гончаровой

11. Литературное творчество

Вернувшись в четыре утра с бала, я не легла спать.

Александр, сохраняя полное достоинство, не позволил себе ни единого знака неодобрения; для отвода глаз он задал мне несколько незначительных вопросов о прошедшем вечере, делая вид, что прекрасно осведомлен о моем ночном времяпрепровождении. Идеальный муж, униженный, но благородный!

Когда я вернулась, дети еще спали. Я тихонько зашла к ним, чтобы поцеловать во сне; маленькие ангелочки с приоткрытыми ротиками, все еще во власти чудесных сказок Шарля Перро, которые замечательная французская гувернантка Сесилия им читала. В таком же возрасте Александр благоговейно заслушивался русскими народными сказками, которые рассказывала ему Арина Родионовна. Нет сомнений, эти фантастические сказания, которые она наговаривала мальчику на сон грядущий, помогли вылепить творческое воображение Александра. Что до Светланы, теперешней няни, которая заняла место Арины, она тоже читала детям сказки – те, которые написал их папа; и папа с нетерпением ждал, как они им понравятся.

В семь часов Мария и Александр доедали свои пирожки и допивали молоко. Они ничего не говорили, но я чувствовала их немой укор; за столом царило тяжелое молчание. Их чистый, невинный и осуждающий взгляд давил на меня, как свинцовая крышка.

Я больше не была нормальной мамой, нет, я стала заезжей чужестранкой, которая навязывала семье свой ритм жизни. Я почувствовала, будто меня исключили из круга.

Я поймала себя на мысли: эти дети, этот мужчина – кто они?

Любила ли я своих детей? Я часто задавала себе этот вопрос; я не была плохой матерью, но моя нежность к ним была машинальной – моральный долг по отношению к Александру и общественный по отношению к нашему окружению.

Да, я была лишена материнских чувств; однако вечером я спрашивала у кухарки, какую еду она им приготовила, и проверяла, сделала ли с ними гувернантка домашние задания. Я получала от нее подробный отчет об их поведении за время моего отсутствия. Гувернантка также следила за их одеждой.

Когда я возвращалась домой, Александр, в очередной раз отказавшийся меня сопровождать, работал в своем кабинете.

Зрелище пребывающего в лихорадочном возбуждении поэта завораживало и волновало меня. Забившись, как мышка, в уголок, я затаив дыхание наблюдала за тем, как Александр писал, и это казалось мне чудом. Стол был завален десятками исписанных, исчерканных и разорванных страниц; столько же валялось на полу у его ног – смятых, искромсанных, скомканных в шар. Рождение шедевра!

Иногда он останавливался, долго пыхтел своей трубкой, жадно и глубоко затягиваясь едким дымом, прежде чем через несколько секунд с нескрываемым наслаждением выдохнуть его в потолок.

Внезапно его пристальный взгляд упирался в стену, словно он что-то искал; наконец он находил свою невидимую точку и вновь с удвоенным пылом принимался за работу.

По напряженности его взгляда, по прищуренным векам и изогнутым в гримасе губам я легко могла угадать, движет ли его героями и героинями страсть, бунт или ненависть.

Когда вдохновение уходило, он вскидывал голову, глубоко вздыхал, кусал или грыз энное гусиное перо и снова склонялся над листом, целиком погружаясь в творчество.

Существовала чувственная, плотская связь между пером и бумагой. Я поняла это, пока подсматривала: он то тщательно выводил жирные черточки, то выписывал тонкие штрихи, то размашистые или сжатые извивы; или же, напротив, на страницу ложились изящные нервные строки, в которых находило отражение все богатство его воображения.

Он завораживал в этом истинном единоборстве: его перо кусало и царапало девственный листок, а тот принимал это поэтическое соитие.

При бледном свете свечи я могла различить на его напряженном сморщенном лице его чувства и настроения; его перо передавало бумаге ту силу, которую он стремился в нее впечатать.

Он представлял собой волнующее зрелище: распахнутая рубашка, одежда в беспорядке, блуждающие глаза, взлохмаченные волосы, левая рука вцепилась в край стола, правая порхает в лирических жестах; отрезанный от мира, он сочинял стихи для вечности!

Глядя на эти валяющиеся на полу скомканные страницы, я спрашивала себя: силой какой магии они однажды будут напечатаны, переплетены, проданы, разойдутся повсюду и их будут читать вся Россия и весь мир.

Мысль была очень простой. Кто смог бы вообразить это межзвездное путешествие: от лихорадочного творчества Александра за его секретером до изголовья одной из его читательниц?

Мы мало разговаривали, нам нечего было сказать друг другу, я предпочитала жить своей внутренней жизнью, не слишком интересуясь тем, что он писал. Однажды я повела себя с ним неуважительно, теперь меня мучают укоры совести. Однако он часто просил меня переписать набело его черновики, что я делала весьма охотно.