Тайный сообщник

Рассказывать о дальнейшем путешествии «Элен Б. Джексон» особо нечего. Были мы нормальной судовой командой, а теперь больше смахивали на ораву безумцев. Но вот наша шхуна миновала крепость Морро-Касл и бросила якорь в Гаванской бухте. Кока свалила мозговая горячка; в бреду он буйствовал. У остальных с душевным здоровьем обстояло ненамного лучше. В последние три или четыре дня творилось черт-те что, и никогда еще на моей памяти не была столь велика угроза бунта. Парни не испытывали жгучего желания кого-нибудь покалечить, но они мечтали убраться со шхуны, хоть бы даже и вплавь. Страшно давило на разум незримое присутствие товарища по плаванию, которому вздумалось вернуться из мертвых; не было сил терпеть проклятый посвист. Кабы не наш со стариком зоркий пригляд, наверняка однажды тихой ночью матросы спустили бы шлюпку да отвалили, предоставив капитану, мне и полоумному коку вести шхуну в гавань. Мы бы, конечно, справились при попутном ветре, благо идти недалеко. Разок-другой я поймал себя на мысли, что и впрямь не прочь остаться без команды – страх, изводивший матросов, уже и меня пробирал. Понимаешь ли, мне и верилось, и не верилось, но какая бы чертовщина ни творилась на судне, я не желал отдавать ей свой рассудок. Как и все мои спутники, я ожесточился. Находил всевозможные занятия для матросов, сгонял с них семь потов; случись мне, как Джиму Бентону, свалиться за борт, парни были бы только рады. Не сочти, будто мы со стариком принуждали их к бегству, чтобы не платить заработанного. Печально признавать, но среди шкиперов и старпомов хватает бессовестных сквалыг. Однако Хэкстафф был кристальной совести человек, он бы этих бедняг ни на паршивый цент не обсчитал. Я не винил матросов за желание убраться со шхуны и видел только один способ спасти их от помешательства: работа до упаду, с короткими перерывами на сон. Уставая до смерти, они забывали о наваждении.

Было это много лет назад, но веришь ли, я и сейчас не могу слушать «Нэнси Ли», не холодея от жути. После того как рулевой объяснил, почему он часто озирается, мотивчик этот преследовал и меня. Хотя, возможно, и не было его, а просто шалило воображение – не знаю. Но всякий раз, когда вспоминаю тот рейс, он кажется долгой борьбой с чем-то невидимым и зловещим, пострашнее даже холеры, «Желтого Джека» и чумы. А ведь даже слабая зараза крайне опасна, когда она вспыхивает на борту судна вдали от берегов. Бледные как мел, люди не решались ночью поодиночке ходить по палубе, что бы я им ни доказывал. Из-за Лоули, который метался на своей койке, носовой кубрик превратился в сущую преисподнюю, а свободных кают у нас не было. Да их на шхунах и не бывает. Так что кока я пустил к себе, и он изрядно притих, а потом и вовсе впал в ступор, как будто собрался помирать. Что за хворь проняла кока, мы так и не узнали. Но до порта довезли его живым и пристроили в больницу.

Матросы один за другим, тихо как мышка, приходили на корму и просили капитана выплатить им причитающееся и уволить. Некоторых старик мог бы и не отпускать – они подрядились на весь рейс и подписали договор. Но он отлично знал: моряк упрямей ребенка, когда ему что-нибудь втемяшится в голову. Ежели такого строптивца оставить на борту, он и работать будет спустя рукава, и в беде не придет на выручку. Матросы ушли собирать свои вещи, а шкипер спросил, не желаю ли и я получить расчет, и, что греха таить, с минуту меня одолевал соблазн. Но я не ушел, и с тех пор мы со стариком крепко дружили. Наверное, он был благодарен за то, что я его не бросил.

Когда матросы покидали шхуну, он сидел у себя в каюте; мне же полагалось находиться на палубе. Парни, которым я в конце рейса устроил каторжную жизнь, держали на меня зуб, и, вопреки флотской традиции, большинство из них спустилось в шлюпку, не попрощавшись со мной ни словом, ни даже взглядом. Бентон уходил последним. Несколько мгновений он неподвижно стоял и смотрел на меня, и по бледному лицу его пробегала судорога. Похоже, решил что-то сказать.

– Береги себя, Джек, – напутствовал его я. – До свидания.

Еще две-три секунды он молчал, как будто ему не подчинялся язык. И вдруг прорвало:

– Мистер Торкельдсен, я не виноват! Не виноват, клянусь!

Вот и все. Он перелез через борт, оставив меня ломать голову над его прощальными словами.

Мы с капитаном жили на борту, а стряпал для нас присланный шипчандлером юнга, тоже уроженец Вест-Индии.

Однажды вечером перед сном мы стояли у леера, молча курили и глядели на городские огни, в четверти мили от нас отражавшиеся в спокойной воде. На берегу играла музыка – скорее всего, в матросском танцевальном клубе, – и я не сомневался, что там сейчас куролесит почти вся наша бывшая команда. Сменяли друг дружку морские мелодии, то и дело доносился мужской хор. И вдруг зазвучал мотив «„Нэнси Ли“ – громко, ясно, – и певцы грянули: «Йи-и-хо, братва! Йи-и-хо! Йи-и-хо!»