Тайный заговор Каина

— У входа в палату фрау Ломбард постоянно дежурит офицер, — сообщил мне инспектор. Он непрерывно курил и выглядел переутомленным. Для него этот день был таким же долгим и напряженным, как и для меня. — Наш полицейский врач со своим ассистентом присматривают за ней. Кризис прошел, и через несколько дней…

— Могу я… могу я увидеть ее?

— Конечно, — согласился Эйлерс.

Лилиан спала. На несколько мгновений задержавшись у ее кровати, я отошел к окну, за которым темнел уже знакомый мне парк с мокрыми деревьями и нахохлившимися птицами. Облокотившись на подоконник, я быстро написал ей записку, в которой сообщал, где остановился, просил позвонить мне в любое время и обещал приехать к ней на следующее утро. Я добавил также, что ей больше нечего бояться и что я люблю ее. Оставив записку на столике возле кровати, я вернулся в отель.

Неожиданно я вздрогнул от резкого голоса:

— Рихард Марк?

— Да? — обернувшись, я увидел высокого, элегантного мужчину в голубом плаще. Шляпу и перчатки он держал в руке; его светло-пепельные волосы были тщательно причесаны. Очки мужчины поблескивали отраженным светом; широкий шрам от давней раны напоминал толстый черный канат. Ухоженные усы, светло-голубые глаза, широкий лоб, внушительная фигура. Я никогда не встречался с этим человеком, но, конечно, я знал его давно. Злополучная фотография, чуть было не стоившая мне жизни, не приукрасила и не исказила его облик. Она в точности зафиксировала эти незаурядные черты, включая жесткую линию рта, волевой подбородок и пристальный инквизиторский взгляд светлых глаз.

— Профессор Камплох… — выдохнул я.

— Или Делакорте, если вам так больше нравится! — Он слегка поклонился. — Я только что приехал в Трювель. Я слышал, что вы остановились здесь, и поспешил пожать вашу руку! — Прежде, чем я смог воспрепятствовать ему, он завладел моей рукой. Я ощутил быстрое, но крепкое пожатие.

— Но… зачем?

— Вы установили мое настоящее имя, — произнес он твердо, но любезно. — Вы сообщили обо мне полиции. Теперь меня хотят арестовать. Мне хотелось бы поблагодарить вас за это. Вероятно, вы не осознаете, что оказали мне большую услугу, — сказал убийца тысяч невинных людей профессор доктор Делакорте. Я сделал протестующий жест, пытаясь возразить. Однако профессор мягким, но настойчивым движением руки остановил меня. — Я навсегда в долгу перед вами. Вы спасли жизнь женщины, которую я люблю, мой дорогой друг, а также и мою жизнь. А сейчас я хотел бы кое-что прояснить.

Часть третья ADAGIO MOLTO Е CANTABILE

Мой брат всегда отличался бескомпромиссностью и умением прямо высказывать свои мысли, даже если знал, что мысли эти малоприятны для собеседника.

— Я прочитал твою рукопись, — сказал он мне как-то, смачно потягиваясь в свое удовольствие и выставляя напоказ все свои прекрасные здоровые зубы.

Стоял мягкий майский полдень. Листья на деревьях и кустах еще не потемнели и не запылились. Нежно-зеленые, блестящие и липкие от сока лопнувших почек, они радовали глаз и наполняли воздух ни с чем не сравнимым ароматом свежести. Легкий ветерок был прохладным и временами даже холодным. Солнце было еще не настолько жарким, чтобы причинять неудобства; воздух, не потерявший утренней прохлады, был свеж и, смешанный с дневным теплом, особенно приятен. Я насупился. Что за манера портить настроение в начале такого чудного дня?

— Ну и как?

Собственно, я уже знал, что он мне ответит. Вернер искоса посмотрел на меня, прикрыв свои узкие глаза ресницами, так что в какой-то момент они превратились в щелочки.

— Ты действительно хочешь знать?

— Разумеется, — сказал я как можно спокойнее. — Иначе я не давал бы рукопись тебе.

— Хорошо, — сказал брат, и выражение его лица стало твердым и решительным. С таким лицом хорошо говорить или откровенную правду, или откровенную ложь. У меня не было причины подозревать Вернера в неискренности. — Хорошо… Но все, что ты там написал, — бессмыслица. Да ты об этом и сам знаешь.

— Знаю, — согласился я как можно равнодушнее. Мне не хотелось демонстрировать свои чувства перед кем-либо, особенно перед братом. — Но я хотел, чтобы ты подтвердил это.

Мы вели этот разговор в мае. Лилиан по моей просьбе уехала две недели тому назад к друзьям в Таунас. От Лилиан, как и от Вернера, трудно было что-нибудь скрыть. Она видела, что со своей рукописью я потерпел полный провал. Видела глухое и злобное раздражение, которое росло прямо пропорционально моему бессилию. Лилиан никогда не оставалась равнодушной к моим делам. Редкое качество в женщине. Раньше мне это нравилось, но сейчас ее постоянно растущее беспокойство еще больше усиливало мою раздражительность. В своем сочувствии Лилиан стала казаться мне назойливой и бестактной.