Тайный заговор Каина

В мае во время очередной попойки, ощутив особую близость к брату, я показал ему рукопись «Великий холод», которую я никак не мог закончить. Вернер был честен в своей оценке — рукопись ничего не стоила. Мы сидели молча друг напротив друга за столом в моем кабинете. Между нами лежала рукопись. Наступила странная, напряженная тишина. Я раскрыл окно, но не ощутил долгожданной прохлады. Все в природе замерло в тревожном ожидании. И вот налетел прохладный ветерок, сначала еле ощутимый, затем в комнату ворвался сильный порыв холодного мокрого ветра. Далеко на горизонте блеснула молния. В воздухе уже носился запах дождя, и гром прорывался короткими, но резкими раскатами.

«Все мои надежды оказались напрасными, — думал я. — То, что мы сейчас делаем, в будущем тоже будет казаться бессмысленным и нелепым, особенно сочинение романов. Но не было сейчас сил объяснить эти гневные и печальные мысли Вернеру. Да и вообще не имело никакого смысла это делать. Эти откровенные признания вызвали бы у Вернера лишь иронию и презрительное недоумение».

— Ты знаешь, кто ты? — неожиданно спросил Вернер.

— Да, — угрюмо ответил я.

— Это хорошо, — одобрил он. — В таком случае мне будет легче тебе помочь.

— Мне помочь? — Я не понимал, что хочет сказать мой брат.

— Ну да. — Вернер пожал плечами, удивляясь моей непонятливости. — Помочь тебе и себе.

— Каким образом?

Брат протянул мне свой бокал и улыбался все время, пока я наполнял его. Правда, это не была улыбка в полном смысле слова. Казалось Вернер натянул на лицо резиновую маску. Кажется, он обдумывал как выразить мне то, что созрело в его мозгу. Наконец он заявил:

— Тебе разрешают писать, но ты не можешь. Я могу писать, но мне не разрешают издаваться…

Потрясенный до глубины души, я молча смотрел на него.

— Все очень просто, — сказал Вернер, продолжая улыбаться. — Налей мне еще немного виски.

Я не шевельнулся. Он взял у меня из рук бутылку и наполнил бокал до краев. Потом довольно прозаическим тоном спросил:

— Когда срок сдачи рукописи?

— Через восемь недель. — Я не знал, как относиться ко всему, сказанному Вернером. Я был растерян и подавлен.

— Восемь недель… Не слишком много для написания хорошей книги, — сказал он. — Но я думаю, что управлюсь. — Вернер покачивался на стуле, исподлобья глядя на меня. — Ты можешь на это время не подпускать и близко Лилиан?

Кажется, он уже ставил свои условия. Я молча кивнул головой, хотя это вовсе не означало, что я согласен. Я просто был пьян.

— Ты можешь записывать на диктофон интересные мысли, которые возникают у тебя… — сказал Вернер. — Ты говорил, у тебя возникают любопытные идеи, когда ты пьян.

— Да, действительно, — услышал я свои слова, а про себя подумал: — «Восемь недель… Сможет ли он написать? Я-то знаю определенно, что не смогу… Если он каким-то чудом сможет, это меня спасет. А что если это очередной обман?.. Гнусный и подлый обман в его стиле…»

— Исключено, забудь об этом, — сказал я с восторгом и ненавистью.

— Молчи, — мягко приказал Вернер и похлопал ладонью по моей руке. Сделал он это так убедительно, что я действительно замолчал. — Никто не узнает. Даже Лилиан.

— Но это как раз тот один-единственный роман, который ты не сможешь написать. Это антифашистский роман.

— Нет такого романа, которого я не смог бы написать, — улыбаясь ответил Вернер.

Иногда он раздражал меня своей самоуверенностью. Но сейчас я ему поверил сразу.

Приближалась гроза. Фиолетовая туча мгновенно закрыла солнце, день превратился в ночь, несколько тяжелых капель ударили по блестящим светло-зеленым листьям. Затем на мгновение все в природе замерло. Блеснула молния, и белая пелена дождя обрушилась на прогретую весенним солнцем землю. Дождь припустил с такой яростной силой, что мне пришлось вскочить, чтобы закрыть окно. Я вернулся к столу весь мокрый, рубашка прилипла к телу. После ослепительной вспышки молнии последовали оглушительные раскаты грома.

— Я напишу и этот роман, — голос Вернера стал размеренным и холодным. Глаза вновь образовали две узкие щелочки, скулы застыли твердыми комьями. Я знал Вернера, в такие минуты с ним лучше было не спорить. — Я возьму себе половину всех доходов. Мое имя никогда не должно упоминаться. Теперь давай выпьем еще раз и поговорим немного о книге, Ричи.

Через восемь недель я вручил рукопись романа своему издателю. Роман насчитывал пятьсот восемьдесят страниц. Издатель повертел рукопись, порылся в страницах и посмотрел на меня округлившимися глазами. Этого он никак не ожидал, но вслух своего удивления не выказывал, помнил, наверное, как я рычал на него в трубку. В конце октября роман был опубликован. К Рождеству было продано пятьдесят тысяч экземпляров. Через два года цифра составила четверть миллиона. Это был самый крупный мой успех, хотя роман от начала до конца написал Вернер.

— Ты знаешь, а Бог есть, — однажды ночью сказала мне Лилиан. — Все эти жуткие дни я молилась, чтобы ты снова мог писать. Я молилась, чтобы Бог помог тебе, помог нам обоим. И он действительно помог. Теперь я верю в него. И ты тоже должен верить. Ты обещаешь мне это, Ричи?