Так не бывает. Шепот противоречий (СИ)

Госпожа Гронина… Словно княжна без титула и земель. Меня всегда дико раздражала эта формулировка обращения. И, разумеется, так ко мне обращался исключительно Николай Никифорович. Будто бы обладая какими-то особыми способностями, типа чтения мыслей или понимания тонких колебаний в изменении поведения стоящего сейчас перед ним человека, делал это назло. Естественно, упиваясь процессом издевательства. В такие моменты всякий раз убеждаюсь, что прозвища типа «изверг» или «садист» очень даже подходят нашему дражайшему ректору.

Делаю как велено. Мужчина некоторое время сверлит меня то ли недовольным, то ли недовольно-удивлённым взглядом, хотя разница не велика. Я спешно опускаю глаза. Никогда не могла находиться в кабинете этого «страшенного» дяденьки больше трёх секунд. Хотя, уверена, не у меня одной так.

— Итак, госпожа Гронина, — наконец произносит Николай Никифорович, намеренно делая акцент на моей фамилии.

Тут же поднимаю глаза. Невежливо это, знаете ли, таращиться на свои руки, когда с тобой разговаривают, ага…

— Прежде, чем я перейду к основной теме предстоящего разговора, для которого вы были вызваны, позвольте поинтересоваться: кем вам приходится Вольских Ян Валерьевич?

Меня передёргивает.

Э-эм… Вольских?! Вытягиваю лицо в откровенном непонимании, стараясь передать очевидный вопрос не словами, а взглядом.

— Ян В-валерьевич? — переспрашиваю с некоторой запинкой. Это тот Ян Валерьевич, о котором подумала? Или какой-то другой? Я ведь понятия не имею, какая у всем известного Яна Валерьевича фамилия. Хотя, с другой стороны, можно подумать, что я знаю целую армию Янов Валерьевичей… Ну-у, нет. Мне и одного-то временами слишком много.

— Да, Ян Валерьевич, — хмуро кивает ректор. — И почему вы так удивлены, словно слышите это имя впервые?

— Н-нет… я не уверена, но… кажется, не впервые. А какое отношение этот Ян Валерьевич имеет к моему приезду сюда?

— Самое прямое. Так вы знакомы? Он ваш родственник, возможно брат?

Я едва не поперхнулась. Собственной слюной. Свят-свят! Чур меня… да упасите меня святые панталоны от такого брата! Это же просто персональный ад для грешной меня!

— Да, мы знакомы. В… в некоторой степени, — киваю, чуть хмуря брови, стараюсь сохранять спокойствие, а сама начинаю судорожно перебирать варианты и причины, по которым меня мог так внезапно вызвать Николай Никифорович и в чём тут может быть замешан Ян? Чёрт, когда в таких ситуациях маячит имя этого засранца, я вообще не представляю и, честно, боюсь представлять причины и возможные последствия. На ум во второй раз за день приходит воспоминание нашего последнего разговора. Только вот…

— Он ваш родственник? — не желает отставать от меня ректор.

Да с какого такого адского перепуга этот ненормальный решил, что мы родственники?!

— Н-нет, — снова запинаюсь.

— Возможно, дальний?

Да капец просто какой-то! Что за бред?

— Нет, Николай Никифорович, этот… э-э… — прикусываю язык, чтобы не назвать его «говнюком» вслух, — Ян Валерьевич… э-эм, Вольских?

— Да, именно.

— Так вот, этот многоуважаемый Вольских Ян Валерьевич не является мне ни братом, ни сестрой, ни даже самым дальним родственником из всех возможных.

Ловлю на себе критичный взгляд ректора, после упоминания Яна в женском роде возможных родственных связей.

— И-и… честно говоря, я всё равно не понимаю, при чём здесь Ян Валерьевич и-и… собственно я, — преувеличенным жестом указываю на себя большим пальцем, теперь уже окончательно потеряв связь между моим приходом сюда, моими несчастными родственными связями и треклятым Яном, мать его, Валерьевичем, упоминание которого, как известно, никогда не сулило ничего хорошего. Его имя — как самое кошмарное из всех существующих магических заклятий! Долбаная Авада Кедавра! Он — как вездесущая Чёрная смерть! Как тот, кого нельзя называть…

А тем временем в голове буйствует и колотится о стенки черепной коробки ярое желание вылететь из кабинета, позвонить этому напыщенному самодовольному идиоту и спросить: «Какого хрена тут происходит?». Разумеется, не забыв при этом повысить голос и обосрать его королевское превосходительство в лучших традициях «меня» — самоубийцы.

— А дело, собственно, в том, что мне очень неприятна сложившаяся ситуация, — мне кажется, Николай Никифорович за одну секунду как-то уж слишком помрачнел. — И в особенности мне неприятны какого-либо характера угрозы, завуалированные под миролюбивый тон.

Чё? Вот это он выдал. Угрозы? Какие ещё на фиг угрозы? Ян что, угрожал нашему ректору?! Капец… И самое страшное — то, что за многоуважаемым Князем ужаса, как говорится, не заржавеет и, зная его гаденькую натуру, он вполне мог провернуть нечто подобное. Один только вопрос — на хера?! Нет, он, конечно, сказал, что может восстановить меня в универе. Но не так же!

— Э-э, — протягиваю я, чуть хмурясь, потому что от последнего ответа мужчины ситуация даже чуть-чуть не прояснилась, а точнее не прояснилась вовсе. — И… что это значит? Я не очень понимаю, простите…