Такая долгая жизнь. Записки скульптора

А вообще у него с шофером-солдатом на двоих была одна винтовка. Я не знаю, умели ли они оба стрелять. О положении на фронте он долгое время ничего не знал. Помню, как он один раз приехал и просил маму не отправлять меня со школой в эвакуацию, так как он видел, эшелоны с детьми шли в направлении на Запад, то есть к немцам. Последний раз он приехал в конце августа. Завод эвакуировали на Восток. Последний эшелон должен был уйти 25 августа. По дороге в Сестрорецк папа заехал к своему другу, который работал начальником управления связи обкома партии, он провел папу в свой кабинет и показал, как сужается кольцо вокруг города; он посоветовал нас срочно эвакуировать. Папа приехал в Сестрорецк и договорился со своим бывшим заместителем, которого уже назначили директором нового завода в Новосибирске и который отвечал за эвакуацию. Он включил нас в список. Но мама отказалась ехать без бабушки и прабабушки, которые после ареста деда в начале 1941 года остались совсем одни. Я помню, как папа исправил свое командировочное удостоверение, поехал в Ленинград за Елизаветой Ивановной и Анной Фоминичной. Собирались они впопыхах, можно было взять по одному чемодану (месту). Все бросили в квартире. Прабабушка, которая не очень понимала, что происходит, говорила, что она едет в «Сайбирия», упаковала свой сундучок вещами, которые ей в сибирских условиях и сибирском климате оказались бесполезными (с этим сундучком ее мама прибыла в конце девятнадцатого века в Россию на ПМЖ. Он стоит у нас до сих пор на даче). И 25 августа мы отправились в теплушках на Восток. На платформах стаяли станки, кое-как прикрытые для камуфляжа. Нас все время бомбили. Мы были одним из последних эшелонов, покинувших город перед полной блокадой.

Виктория Шкарина

Мы проводили папу у озера Разлив. Он сел в грузовик со своей одной винтовкой и солдатом за рулем, и больше мы его никогда не видели и писем от него не получали. Доходили слухи о том, что под Лугой наши части попали в большое окружение, так называемый Лужский котел. В ответ на мамины запросы в военкомат ответ был один — пропал без вести. В 1948-м, когда я уже поступила в университет, в военкомате мне дали справку, что папа погиб и что мне положено пособие по погибшему отцу. Но я тогда получала повышенную стипендию и от пособия отказалась, то и другое мне не полагалось. Мама официально стала вдовой. В 2001 году я решила снова написать в Центральный офицерский архив армии в городе Подольске. Ответ был неожиданный. Мне ответили, что капитан Шкарин В. И. был взят в плен 14 сентября 1941 года под Вырицей и умер в лагере в Германии 11 апреля 1943 года в Нойбранденбурге. Причина смерти — дистрофия. Похоронен в общей могиле. Указаны имя, отчество и фамилии жены и дочери. Немцы всегда отличались точностью.

В это время, в 2001 году, мой муж, скульптор Григорий Ястребенецкий, работал по заказу немецкой стороны над памятником для советских военнопленных, погибших в лагере под Гамбургом. Осенью мы приехали в Германию, в Гамбург. Мы рассказали немцам про моего отца, и они отвезли нас в Нойбранденбург. В отличие от кладбища, где поставил памятник Гриша, где стоят аккуратные одинаковые надгробия с именами похороненных там солдат, как положено на всех воинских кладбищах, разбросанных по всей Европе, где хоронят и победителей и побежденных, в Нойбранденбурге нет ничего. Это в отличие от Гамбурга была ГДР, и там были наши законы — там были казармы Армии ГДР и тренировочный плац на месте рва и общих могил, где маршировали солдаты ГДР. Все архивные документы после конца войны были изъяты и переданы в наш КГБ. Ко времени моего запроса с них сняли гриф секретности и начали рассекречивать.

Виктория Владимировна и Григорий Данилович на месте захоронения отца Виктории Владимировны в Нойбранденбурге, Германия

В Нойбранденбурге нас встретил бывший полковник Армии ГДР, который по своей инициативе начал заниматься лагерем. Там поставили один большой крест и несколько деревянных крестов поменьше с указанием дат по годам. Около креста с надписью «1943» я поставила венок, мы зажгли свечи, выпили водки вместе с немцами из Добровольного общества по уходу за воинскими захоронениями, которое заказывало Грише памятник и с которым он продолжал сотрудничать в Петербурге, где он поставил еще один памятник павшему солдату в деревне Сологубовке, на месте самого большого немецкого воинского кладбища в России.

Полковник сказал тогда, что я была первой родственницей, посетившей лагерь.

В последнее время я часто вспоминаю отца, может быть, потому, что это совпало с девяностолетним юбилеем нашего близкого друга писателя Д. А. Гранина, который подарил нам свои недавно изданные книги и одну с рассказами о войне подарил Грише с надписью: «О нашем фронтовом братстве».

Виктория Владимировна и Григорий Данилович