Такое долгое странствие

Этот лоток был вотчиной Пирбхоя, седого старика с постоянно красными – несомненно, от выборочного контроля собственного товара – губами. Ни в дождь, ни в зной на нем не бывало ничего, кроме лунги[182]. Его сморщенные старушечьи соски́ нависали над дряблым животом, украшенным великолепным, нестареющим пупком, который неустанно наблюдал за улицей, как немигающий, всевидящий третий глаз. Скрестив под собой ноги, он сидел на деревянном ящике и больше напоминал свами[183] или гуру, чем торговца бетелем, его высокий лоб, покрытый морщинами, свидетельствовал о древней мудрости, а ноздри крупного, внушительного носа раздувались, как у брахмана, когда он раздавал тонкие ломтики своей мудрости – как прямой речью, так и завернутыми в листья бетеля.

Как мастер-ремесленник былых времен, Пирбхой очень гордился своим продуктом. Кроме легендарного «койколомателя» он продавал множество других паанов: прогоняющие сон, способствующие хорошему отдыху, возбуждающие аппетит, подавляющие желание, помогающие пищеварению, послабляющие, очищающие почки, снимающие метеоризм, уничтожающие дурной запах изо рта, придающие соблазнительный запах дыханию, замедляющие ухудшение зрения и слуха, обеспечивающие ясность мысли и четкость речи, увеличивающие подвижность суставов, продлевающие жизнь, уменьшающие продолжительность жизни, облегчающие роды и предсмертные муки – одним словом, у него были пааны на все случаи жизни. Но среди неофитов, чувствовавших себя скованно, поскольку это было их первое знакомство со снадобьем и с борделем, самым большим спросом пользовался «койколоматель».

Когда они собирались, привлеченные большим медным подносом, в который Пирбхой ударял как в гонг, он успокаивал их афродизиакальными анекдотами.

– Паан палунг-тоде, – говорил он, выбирая лист бетеля, отрезая черенок и начиная смешивать рубленые орехи бетеля, чунам[184] и табак, – имеет долгую и славную историю, он был одинаково популярен у индусских раджей и императоров моголов. В стародавние времена, когда наставал момент ежегодной процессии, во время которой раджа должен был обнаженным пройти со стоячим фаллосом перед публикой, чтобы убедить своих подданных, что право быть их повелителем по-прежнему принадлежит ему, то полагался он на палунг-тоде. Тайна была известна лишь нескольким придворным, которых после церемонии неизменно казнили, чтобы надежно скрывать обман.

Императоры моголов тоже использовали палунг-тоде, – продолжал Пирбхой, – но не для торжественных процессий, а когда хотели ублажить свой гарем. Хотя и в этом случае государственные интересы имели место, потому что сексуальная доблесть императора напрямую связывалась с его популярностью, а для врагов являлась надежным показателем того, насколько глубоко он способен проникать в сердца и умы своих подданных. Заговоры и дворцовые перевороты неизменно возникали, если zanaankhana[185] распространяли слух, будто император сплоховал.

Все это, независимо от того, правда это или вымысел, – вещал Пирбхой (доставая травы из никак не помеченных баночек и добавляя таинственные порошки из помятых металлических коробочек), – все это было в стародавние времена и теперь стало историей или мифом. Но не так давно объявился тут человек, назвавший себя Шри Лохунди Лунд, мистер Железный Петух, и, хвастаясь деньгами, заказал самый дорогой, неразбавленный палунг-тоде, решительно вознамерившись нечестным путем получить преимущество среди посетителей Дома: качество, мол, гарантируется. Он заплатил (в те времена плату брали наличными вперед) и сделал выбор.

Целый час трудилась его избранница, безжалостно скакала на нем верхом, пока, вымотавшаяся и пристыженная, не была вынуждена с извинениями спешиться. А что же он? Он нагло лежал на спине, такой же твердокаменный, как в момент начала эрекции. В администрации состоялась короткая консультация, и Лохунди Лунду предложили выбрать другую партнершу – за счет заведения.

Вторая была моложе, пышные, упругие округлости ее бедер и ягодиц обещали довести до конца усилия ее коллеги, компенсируя ее труды и пот. Оседлав клиента, она галопировала на нем два часа без остановки, а он лишь смеялся над ее стараниями. Два часа – и эта тоже рухнула, истекая своими понапрасну истраченными соками, струившимися по ее потерпевшим поражение бедрам. Что же это за чудовище, недоумевали остальные, чудовище, которое вообще не сдается?

Теперь это уже сделалось вопросом репутации Дома. Прочитав короткую молитву, в бой вступила третья женщина, суровая и жилистая, как закаленная в боях Рани из Джханси[186]. Но и ее хитроумные жокейские попытки сломить этот таран, этот каменный столп, этого губителя безупречной репутации местных дев, были обречены на провал. Так продолжалось всю ночь, пока все женщины Дома, одна за другой, не подвергли себя пытке посажением на этот несгибаемый кол. Часы пробили четыре утрá, и управляющий приготовился вернуть деньги Лохунди Лунду.