Такое долгое странствие

До конца дня Густад не мог работать. Его терзали мысли о напастях, которые он не переставал перебирать. Когда он подумал о Рошан, у него заледенело сердце: на миг он представил себе худшее, но тут же мысленно проделал жест, которым Дильнаваз отводила беду и над которым он частенько посмеивался. «Как она может меня винить? Ведь марганцовка столько лет действовала безотказно. Джимми рассказывал, что они всегда пользовались ею в армии. Чертов Джимми, ублюдок. Был все равно что братом – а теперь? Невольно вспомнишь все эти библейские истории, которые рассказывал мне Малколм, когда мы ходили на рынок Кроуфорд. Там была одна, о Каине и Авеле… Я тогда думал: сказки. А сейчас, с дистанции времени, понимаю: правда. Взять историю моего отца. Его брат, пьяница и игрок, уничтожил его вернее, чем если бы раскроил ему череп. Джимми – еще одно воплощение Каина. Он убил веру, любовь, уважение – все. А еще история про Авессалома, сына Давида. Сейчас Сохраб мог бы уже заканчивать первый семестр в ИТИ, если бы только…»

«И что осталось теперь, – спрашивал он себя, – после того как ту самую цель, ради которой он боролся, работал, к которой стремился все эти годы, мой собственный сын бездушно растоптал и ошметки швырнул в мусорное ведро, как те бланки заявлений? Единственное, чего я хотел, это обеспечить ему шанс на хорошую карьеру. Но этот шанс у меня вырвали из рук. И что осталось? Что осталось у меня в жизни? Скажи, Дада Ормузд, что?»

Так продолжалось весь день: от Сохраба к Рошан, потом обратно к Джимми, к Дильнаваз, Лори и Диншавджи. Развороты на 180 градусов, обратные ходы, пока голова не начинала кружиться от грустных мыслей и не возникало ощущение, близкое к отчаянию.

Но в шесть часов спасение пришло в форме гнева, который вернулся, стоило лишь ему увидеть под портиком Диншавджи. Вонь изо рта Диншавджи была невыносимой. О господи! Поделом ему, если он все это время мучился и страдал, может, хоть теперь возьмется за ум.

Диншавджи слабо улыбнулся.

– Тебе будет не до улыбок, когда ты услышишь то, что я тебе скажу.

– Опять кричишь на меня? – жалобно сказал Диншавджи. – Ты злился весь день. Почему бы просто не сказать, что за муха тебя укусила?

– Хочу, чтобы ты сначала насладился чашкой чая. Может, это будет последнее, чем ты сможешь насладиться в своей жизни.

Диншавджи рассмеялся, но это было лишь бледное подобие его обычного развеселого смеха.

– Интересно, какой сюрприз ты мне приготовил, яар? У Альфреда Хичкока научился, что ли?

Они шли по большому кругу вдоль лавины автомобилей и людей. Широкая река, сменившая направление, поспешно текла теперь на север: поток утомленных человеческих существ из банков, страховых контор, обувных и текстильных магазинов, бухгалтерских фирм, производственных администраций, ателье оптики, рекламных агентств, этот усталый поток несся на грохоте автобусов, скрежете поездов, треске мотоциклов, на отяжелевших усталых ногах на север, к пригородам и трущобам, домам, лачугам, квартирам, своим и арендованным, однокомнатным, к проржавевшим хибарам, уличным углам, тротуарам, картонным домикам, он тек на север, пока его воды, выдохшись, не разливались неподвижной, но внутренне неспокойной гладью, остававшейся лежать в темноте, пытаясь вымолить достаточно сил, чтобы приготовиться к утреннему приливу в обратном направлении, на юг и к бесконечному дальнейшему повторению этого цикла.

Они ждали, когда принесут чай.

– Знаешь, почему меня не было в столовой во время обеда? – спросил Густад.

– Скажи – буду знать.

– Потому что Лори Кутино захотела поговорить со мной в конфиденциальной обстановке. Поэтому мы пришли сюда. Наверх, в отдельный кабинет.

– Вот это да! Честно? – Диншавджи ухмыльнулся. – Повезло тебе, негодяй.

– Нет, это тебе «повезло», негодяй. Потому что все это время она говорила о тебе.

– Шутишь!

Густад слов не выбирал, он хотел, чтобы они разили, как нож мясника. И без того бледное лицо Диншавджи утратило последние краски, рот приоткрылся, из него через стол неслось зловонное дыхание.

– Но и это еще не все, – безжалостно продолжил Густад. Диншавджи невидящим взглядом уставился на свои сложенные на коленях руки, ему было слишком стыдно, чтобы посмотреть на друга, и он был слишком ошеломлен, чтобы что-нибудь сказать. – Слава богу, что Лори не поверила в твою «секретную службу», миллион рупий и партизан. Пересказывая мне все это, она смеялась. А если бы это дошло до ушей Мейдона и у него появились бы подозрения насчет наших депозитов? Что бы мы тогда делали, чертов ты дурак?

– Что я могу сказать, Густад? – слабо проблеял Диншавджи. – Ты абсолютно прав. Я тупой идиот. – Он нервно поглаживал пальцем ручку своей чашки. – Что нам теперь делать?

– Все в твоих руках. Если ты прекратишь к ней приставать, она не пойдет к Мейдону. Она мне обещала.

– Конечно, прекращу. Я сделаю все, что ты сочтешь правильным. Но… – Он глотнул чаю.

– Что – но?

Диншавджи сделал еще глоток, поперхнулся и закашлялся.