Такое долгое странствие

– Если я вдруг перестану заигрывать с ней, все заинтересуются – что со мной случилось. Тебе так не кажется? – Он снова закашлялся. – Потом станут повсюду совать свои носы, чтобы разнюхать, в чем дело. Будет очень плохо, если кто-нибудь увидит, как ты каждый день передаешь мне пакет.

– Об этом я уже подумал, у меня есть план. Что нужно сделать тебе, так это перестать фиглярствовать и всех дразнить, а я одновременно начну распространять слух, что здоровье бедного Диншавджи снова пошатнулось, из-за этого он хандрит и чувствует себя как под прессом.

– Я бы предпочел чувствовать себя как под юбкой у Лори. – Попытка пошутить была жалкой, но от привычки отделаться трудно.

– Больше никаких шуток, ты сам согласился, – строго напомнил Густад.

– Прости, прости, яар. Только с тобой, только наедине.

– Ладно. Значит, завтра я начну распускать слух. Все будут тебе сочувствовать, и все уладится. Справишься?

– Конечно. Позволь мне заметить, что быть вечно жизнерадостным и веселым трудней, чем быть тихим и больным. – Правда, прозвучавшая в словах Диншавджи, была резкой и жестокой. Они молча допили чай и разошлись.

Начиная со следующего утра Диншавджи стал совершенно другим. Все от души сочувствовали помрачневшему, ставшему вдруг слабым и выдохшимся коллеге, который приветствовал их теперь лишь тихим: «Привет». Встретив его позже в тот день, Густад удивился, как достоверно воплощает Диншавджи свой новый образ, пока не вспомнил, что образ кажется достоверным потому, что Диншавджи больше не играет: реальность наконец настигла его, и Густаду стало не по себе оттого, что это он лишил друга его привычной маски.

IV

Трещина в баке была запаяна. Густад возвращался домой из мастерской Хораджи, неся бак на плече. Дильнаваз ждала его с нетерпением, чтобы рассказать о посетителе, который обещал снова прийти в девять часов.

– Он спрашивал тебя, – сказала она. – Зачем – мне не сказал. Очень странный человек. Босой, все руки испачканы разноцветными красками, как будто он побывал на празднике Холи. Но праздник Холи был семь месяцев назад. Надеюсь, этот бесстыжий Билимория не послал его к нам с новыми напастями.

Густад догадался, кто это был. Позднее, когда посетитель вернулся, как обещал, он успокоил жену:

– Не волнуйся. Это я попросил его прийти. Чтобы что-нибудь сделать с этой вонючей стеной.

Выйдя с уличным художником во двор, он сказал ему:

– Итак, вы наконец решились расстаться с фонтаном «Флора»?

– А что делать? – ответил художник. – После несчастья, случившегося в тот день, полиция начала притеснять меня, гонять туда-сюда, с одного угла на другой. Так что я решил прийти и посмотреть место, о котором вы рассказывали.

– Отлично, – сказал Густад. – Вам оно понравится.

Они вышли за ворота, и художник осмотрел стену. Провел рукой по ее поверхности, ощупал пальцами.

– Гладкий черный камень, – ободрил его Густад, – идеальная поверхность для рисунков. Длина этой стены – более трехсот футов. И мимо нее каждый день проходит множество людей. – Он указал на парные башни, построенные рядом с Ходадад-билдингом. – Они идут в те офисы. И еще там, чуть дальше, есть базар. С дорогими ювелирными магазинами. По этой дороге ходит много богатого народу. А с другой стороны, минутах в двадцати ходьбы, – два кинотеатра. Приток зрителей гарантирован.

Закончив осмотр стены, уличный художник достал из своего рюкзачка мелок и сделал пробный набросок.

– Да. Отлично, – сказал он, потом, сморщив нос, добавил: – Только больно уж воняет.

– Это правда, – согласился Густад. Он удивился тому, как долго художник не решался это сказать. – Бессовестные люди используют стену как уличный туалет. Глядите! Вон один из них!

У дальнего конца стены неподвижно и молча стоял человек, слышалось только журчание струи, да из середины фигуры, сверкая в свете уличного фонаря, лилась жидкая дуга.

– Эй! – крикнул Густад. – Бай-шарам будмас![203] Вот я тебе оторву твой худди[204], негодяй!

Струя тотчас прекратилась. Мужчина дважды встряхнул рукой, шустро заправился, застегнул брюки и исчез.

– Вы видели? – сказал Густад. – Ни стыда ни совести. Вот от этого и вонь. Но когда вы нарисуете здесь свои священные рисунки, никто такого себе больше не позволит. – Заметив нерешительное выражение на лице собеседника, он поспешил добавить: – Прежде всего мы отскребем и отмоем всю стену.

Уличный художник немного подумал и согласился.

– Я могу начать завтра утром.

– Чудесно, чудесно. Только один вопрос: вы сможете покрыть рисунками все триста футов? Я имею в виду, знаете ли вы достаточно богов, чтобы заполнить всю стену?

Художник улыбнулся.

– Это нетрудно. Если понадобится, я могу и триста миль покрыть рисунками, учитывая обилие разных религий с их богами, святыми и пророками – индуистскими, сикхскими, иудейскими, христианскими, мусульманскими, зороастрийскими, буддистскими, джайнистскими. Да и одних индуистских хватило бы. Но я люблю их смешивать, представлять разнообразие в своих рисунках. Так мне кажется, что я способствую распространению терпимости и понимания в мире.

Густад был впечатлен.