Такси для ангела

Вот они и начались, искривления пространства! У меня заложило уши, перед глазами поплыли разноцветные круги, а руки самопроизвольно сложились лодочкой: чтобы кримволчице было удобнее застегнуть наручники на моих запястьях.

— Это правда? — еще раз повторила Софья.

— Я вас не нашла.

— Где мои вещи?

Трясясь, как осиновый лист, я протянула ей сумку.

— Надеюсь, вы в нее не заглядывали?

Только бы не сорваться! Только бы не потребовать ручку для подписания протокола о чистосердечном признании!

— Как вы могли подумать!

— А вы, собственно, кто такая, милочка?

Если я скажу, что приволоклась сюда следом за Аглаей, камеры предварительного заключения мне не избежать!

— Я… Я в съемочной группе.

— Зачем же лгать, — Софья обнажила крепкие, чуть желтоватые зубы, вполне годящиеся для перекусывания проводов сечением 20 миллиметров. — Я собрала о вас кое‑какие сведения. Вы — подручная госпожи Канунниковой…

Дашка! Это Дашка сдала меня с потрохами, больше некому. Но вступать в прения с комиссаром Мегрэ в юбке я не стала.

— Так вот. Передайте вашей хозяйке, что… — Сафьянова сделала многозначительную паузу.

Что?

«Что по оригинальности сюжетов ее творчество находится на почетном предпоследнем месте: после «Колобка» и перед текстом гимна Российской Федерации».

— Передайте вашей хозяйке, что я восхищена ее книгами.

— Я обязательно… передам. Всенепременно.

Душная мадам отпала от меня, как пиявка, все вещи в радиусе трех метров перестали выгибаться дугой и наконец‑то встали на свои места. Теперь, после близких контактов с «дорогой Софьей», в фразу из ее записной книжки «…на ладонь ей выпало нечто, впоследствии оказавшееся самым настоящим человеческим глазом» я верила безоговорочно.

Из‑за небольшой заминки с Сафьяновой в «рогатый» зал для торжеств я вползла последней.

Все были в сборе: четыре всадницы Апокалипсиса, одна собака, один бурят, один толмач, два представителя телевизионной диаспоры и одна — журналистской. Всклокоченный Чиж снимал на видео все, что только под объектив подвернется. А подворачивались все больше мармеладные улыбки писательниц, которые они то и дело посылали в разные концы зала.

И друг другу.

Делать это было особенно удобно: всех четверых сплотил небольшой ломберный столик, который — сразу после ужина — выставил Ботболт. И за который они тотчас же уселись. Перекинуться в добропорядочный бухгалтерский преф, как я подозревала.

Но преферанса не случилось, а случился дамский джокер — простенькая игра со взятками, дуться в которую я научилась еще в возрасте одиннадцати лет на незабываемом полуморском курорте Черноморка, вблизи совершенно антисанитарного Днепровско‑Бугского лимана.

Дамский джокер, естественно, а что еще может объединять бывшую повариху, бывшую машинистку, бывшую ночную воспитательницу и женщину без всякого прошлого. Не бридж, не покер и не баккара же, в самом деле!

В перерывах между сдачами дамы перебрасывались цитатами из своих книг — уже не с таким остервенением, как днем. И уж, конечно, совсем с другим знаком. Да и цитаты были совсем другими. И резюме по поводу цитат.

«Вы в прекрасной форме, дорогая Минна! А ваш последний триллер просто великолепен. Уму непостижимо, откуда такая упругость плоти в бесплотных вещах!»

«Вы потрясающи, дорогая Теа! Не жаль, что ваши книги растаскивают на анекдоты? Может быть, следует подумать о том, чтобы продавать репризы в розницу?»

«Вы изумительны, дорогая Софья! Какой реализм, какая точность деталей! Если раздавать ваши романы в СИЗО, чистосердечных признаний было бы гораздо больше…»

«Вы восхитительны, дорогая Аглая! Может быть, позволите хоть одним глазком взглянуть на вашу новую вещь? Нет никаких сомнений, что она принадлежит двадцать первому веку! И что это за дивный цветок у вас на груди?»

Аглая действительно появилась в зале с цветком в разрезе декольте — тем самым двоюродным братцем чайной розы, который так поразил ее воображение час назад. Черт ее дернул приволочь с собой этот цветок!

Но повлиять на Аглаю я уже не могла.

Мне оставалось только восхищаться тонкой игрой конкуренток и исподтишка следить за несчастным Фарой, который был вовсе не готов к такому повороту событий. За каких‑нибудь полтора часа он четырежды поменял цвет лица (по всему спектру — от теплой до холодной его части). А эмоции! Поначалу Фару согревала надежда на то, что фурии сорвутся и снова вцепятся друг другу в волосы. На смену надежде пришло легкое недоумение, переросшее в стойкое удивление. И наконец, режиссер впал в ярость. Тихую и поэтому особенно впечатляющую. Масла в огонь подливала Дарья, вороном кружившая над попавшим впросак горе‑профессионалом: «Нужно знать, где, когда и сколько, парень!»

Только Чиж оставался безучастным: цветосветовые пятна мелькают, объекты движутся, мизансцены строятся сами собой, камера работает — что еще нужно?..